Доктор Пул вздрагивает и ускоряет шаг, словно человек, почувствовавший за спиной чье-то недоброжелательное присутствие. Потом вдруг останавливается и снова оглядывается.
Рассказчик
В городе, вмещающем два с половиной миллиона скелетов, присутствие нескольких тысяч живых людей едва заметно. Ничто не шелохнется. Полная тишина среди этих уютных буржуазных развалин кажется нарочитой и даже несколько заговорщицкой.
Доктор Пул, пульс которого участился от надежды и страха перед разочарованием, сворачивает с улицы и идет по дорожке, ведущей к гаражу Э 1993. Двери его открыты и болтаются на ржавых петлях. Доктор Пул входит в затхлый полумрак. Пробивающийся через дырочку в западной стене гаража тонкий карандашный луч закатного солнца падает на левое переднее колесо четырехдверного седана «шевроле супер де люкс» и лежащие рядом на земле два черепа – один взрослый, другой, очевидно, детский. Ботаник открывает единственную незаклиненную дверцу машины и вглядывается в царящую внутри тьму.
– Лула!
Он залезает в машину, садится рядом с девушкой на заднее сиденье с разодранной обивкой и берет ее руку в свои ладони.
– Милая!
Лула молча смотрит на него. В глазах у нее выражение, граничащее с ужасом.
– Значит, тебе все же удалось улизнуть?
– Флосси что-то подозревает.
– Да черт с ней, с этой Флосси! – отвечает доктор Пул тоном, который, по его мнению, должен звучать беззаботно и успокоительно.
– Она задает всякие вопросы, – продолжает Лула. – Я сказала ей, что иду поискать иголки и ножи.
– А нашла только меня.
Он нежно улыбается и подносит ее руку к губам, но Лула качает головой:
– Алфи, прошу тебя!
В ее голосе звучит мольба. Так и не поцеловав, доктор Пул отпускает ее руку.
– И все же ты меня любишь, правда?
Глазами, широко открытыми от испуга и замешательства, она смотрит на него, потом отворачивается.
– Не знаю, Алфи, не знаю.
– А вот я знаю, – решительно говорит доктор Пул. – Знаю, что люблю тебя. Знаю, что хочу быть с тобой. Всегда. Пока смерть нас не разлучит, – добавляет он со всем пылом застенчивого сексуалиста[126], внезапно принявшего сторону реальности и моногамии.
Лула снова качает головой:
– Я знаю только, что не должна быть здесь.
– Что за чушь!
– Нет, не чушь. Я сейчас не должна быть здесь. И в другие разы не должна была приходить. Это против закона. Это в разлад со всем, что думают люди. Он этого не позволяет, – после секундной паузы добавляет она. На лице у нее появляется выражение крайнего отчаяния. – Но почему ж тогда Он создал меня такой, что я так отношусь к тебе? Почему Он создал меня наподобие этих… этих… – Она не в силах произнести мерзкое слово. – Я знала одного из них, – тихо продолжает она. – Он был милый, почти как ты. А потом они убили его.
– Что толку думать о других? – говорит доктор Пул. – Лучше подумаем о нас. Подумаем, как счастливы мы могли бы быть – и были – два месяца назад. Помнишь? Лунный свет… А каким темным был мрак! «Душа же источает дух лесной и дикий…»
– Но тогда мы не поступали дурно.
– И сейчас не поступаем.
– Нет, сейчас совсем не то.
– То же самое, – настаивает доктор Пул. – Я не чувствую никакой разницы. И ты тоже.
– Я чувствую, – возражает Лула не слишком громко и потому без убежденности.
– Нет, не чувствуешь.
– Чувствую.
– Нет. Ты только что сама сказала. Ты не такая, как остальные, слава Богу!
– Алфи!
Чтобы загладить вину, она делает рожки.
– Их превратили в животных, – продолжает он. – А тебя нет. Ты нормальный человек с нормальными человеческими чувствами.
– Нет.
– Да, не спорь.
– Это неправда, – стонет Лула, – неправда. Она закрывает лицо руками и начинает плакать.
