генерала. А насчет амфибий надо подумать. Сколько нам потребуется машин и сколько в наличии?
— С подстраховкой — две, с двойной подстраховкой — три, а в наличии пять больших амфибий и две маленькие.
Кириллов снова молчит, раздумывая.
— Чтобы на свою ответственность, без приказов старших начальников… Нет, я на себя брать это не могу и не буду, пусть комдив решает! — помедля, говорит он. — Подготовь предложение от моего имени, и с первым плавсредством — на плацдарм… Чтобы в течение часа было решение. Письменное! Если комдив одобрит, подготовь три машины с лучшими, самыми опытными экипажами!.. Радиостанция у нас есть, и проводник опытный… Ты, Федотов, старшим плавсредства сколько раз переправлялся?
— Через Одер три раза. С группой захвата… командира дивизии высаживал и знамя с ассистентами переправлял… на «утках».
— Как? На чём? Ты кому голову морочить собираешься?! — с яростью кричит подполковник Сергеев.
— Разрешите пояснить, товарищ подполковник. «Дак» — американский автомобиль-амфибия. «Дак» по-английски — утка. Эти машины называются «утками».
— А на других реках? — спрашивает Кириллов.
— Дважды через Вислу, один раз на Днепре и через Десну.
— Что ж, опыт форсирования достаточный,— замечает Кириллов.
— Товарищ полковник, лучше послать кого-нибудь из резерва. Там есть капитаны и майор-артиллерист, командир дивизиона,— замечает Сергеев.
— Надо было, конечно, майора, но он второй день в дивизии, а комдив посчитал, что нам нужен наш дивизионный ветеран. А Федотов не первый год замужем,— не соглашается Кириллов,— и вот — плавает, и на воде и под водой,— уточняет он. — Перед началом переправы проведите подробнейший инструктаж Федотова. [14]
— Федотов! Как ты обозначишь себя при встрече или взаимодействии с другими соединениями в неблагоприятных погодных условиях, ночью или при встрече с союзниками?
— В случае невозможного визуального определения и для обозначения «Здесь наши войска» подаю сигнал серией, то есть 2-3, красных ракет, которые выпускаются с интервалом не более 3 секунд под углом 60 градусов к горизонту в сторону противника или одиночной, то есть только одной ракетой — для обозначения «На этом рубеже (в этом пункте) наши войска» с интервалом в 2-3 минуты, а при появлении своей авиации с интервалом в 20-30 секунд…
— Отставить! — приказывает Сергеев. — Знаки опознания, установленные директивой Ставки № 11073, скомпрометированы и отменены, а таблица «Я — свой самолёт» до разведроты не доводится,— объясняет Сергеев Кириллову.
— А если командир корпуса его спросит? Он должен знать. Он все должен знать! — убеждённо говорит Кириллов. — Я сейчас поеду к танкистам, а ты с ним подзаймись. Пусть сейчас же выучит наизусть все знаки опознания и памятку по форсированию, все указания по встрече с союзниками,— перечисляет он,— и отношению к немцам. Пусть выучит так, чтобы от зубов отскакивало!
— До тебя отмену и новые знаки опознания доводили?
Никакой отмены до меня не доводили. Все шесть суток на плацдарме отличались ожесточенным сопротивлением немцев и непрерывными боями. Я спал урывками по два-три часа в сутки, Фролова и Арнаутова видел считанные минуты и, получив очередное приказание, бросался его выполнять. Частные боевые задачи мне ставили и командир дивизии, и полковник Кириллов, но об отмене знаков опознания никто и слова не сказал. Никаких новых директив или приказов вышестоящих штабов на плацдарме до меня не доводили, но, если я признаюсь в этом, у Фролова и Арнаутова могут быть неприятности. И потому, внутренне похолодев, я отвечаю:
— Так точно… Доводили…
— Давай! — приказывает подполковник.
Теперь я должен говорить то, чего не знаю и не могу знать, от стыда я готов провалиться сквозь землю, но, тем не менее, бормочу:
— Последней директивой Ставки… войскам установлены новые опознавательные знаки… для встречи с союзниками… установлены новые знаки… опознания… директивой Ставки… войскам… поставлена задача…
— Говори по существу. Конкретно!
Я чувствую, что погибаю. Совершенно раздавленный своей ложью и позором неизбежного разоблачения, после короткой паузы я на секунду умолкаю и тихо признаюсь:
— Виноват, товарищ подполковник, запамятовал!
Как учил меня Кока-Профурсет, я пытаюсь внутренне расслабиться, чтобы легче перенести ругань.
— Запомни, Федотов! Новые знаки опознания выучить так, чтобы от зубов отскакивало!
— Слушаюсь! Понял!
— Понял, понял! Не тем концом понимаешь! Я тебе уже объяснял, что для советского офицера «виноват» — это не позиция! — строго замечает Сергеев. — Это ты женщинам можешь объяснять: виноват, не получилось. А перед начальниками не смей, для начальников «виноват» — это не оправдание,— и, обернувшись к радисту, рявкнул: — Как стоишь?! Стать смирно!
— Виноват!
— Отставить! Сопля! — вдруг возмущенно кричит подполковник, выбрасывая вперёд руку и указывая пальцем в лицо Якимшину. — Почему сопля?! Сопля под носом! Убрать!
Якимшин, побагровев, вытаскивает скомканную мокрую портянку, заменяющую ему платок, старательно сморкается в неё и снова засовывает в карман брюк. [15]
— Товарищ подполковник, разрешите доложить,— вступаюсь я. — Он простужен, разрешите ему выйти.
— Идите! — приказывает Сергеев и, как только Якимшин выходит, набрасывается на меня. — Вы что, в санчасть приперлись? Зачем ты его взял? Командующий и командир корпуса только соплей ваших не видели! Вы что, всю дивизию опозорить хотите? Ты, Федотов, не осознал ответственность!
— Осознал,— заверяю я. — Честное офицерское, осознал.
Я тянусь перед ним так, что, кажется, не выдержит позвоночник.
— Надеюсь, в твоём взводе все умеют плавать?
…И тут я вспоминаю, как Прищепа, всегда спокойный, невозмутимый, обучал бойца из моего взвода держаться на воде перед переправой на Днепре.
— …Плавать я тебя зараз навчу… Сигай в воду!
Секундная заминка — и робкий голос:
— Разрешите раздеться, товарищ сержант!
— Раздеться? Фрицев за Днепром без штанов догонять будешь? Некрасиво! А стрелять чем? Из личного нетабелыюго пулемета? Пушка слабовата! Сигай в полном комплекте!..
Слышен громкий всплеск от неуклюжего падения тела.
— Держись за меня! — подбадривает Прищепа. — Выгребай!.. Вот так. Стиль баттерфляй… — по-русскому — как топор. Цепляйся за лодку! Хорош! И хлебало прикрой! Уровень в Днепре не понизишь! Ще пару раз — и чесанёшь через Днепр — на лодке не догонишь!
…— Так точно! Стилем баттерфляй,— улыбаюсь я.
— Ты что, Федотов, родимчик мне устроить хочешь? Сколько тебе лет?
— Девятнадцать.
— Это и видно! Ты щенок желторотый, сопляк и разгильдяй. Удивительно, как тебя на роту поставили. Ты втерся в доверие к командиру… К командованию дивизии,— поправляется Сергеев. — А в действительности ты пустышка! И помяни моё слово: когда-нибудь ты сгоришь, как капля
