потребовали, чтобы комната эта находилась в чьей-нибудь квартире, дабы, пребывая в поле зрения хозяйки, она была бы вынуждена вести себя прилично. Элен поселилась около Художественной школы, несомненно, ради удобства, но также и потому, что не хотела посягать на независимость Дени. И все же, несмотря на то, что их отделяли теперь друг от друга лишь несколько улиц, Дени оказался во власти противоречивых чувств. Его самолюбию и его нежности к Элен льстило, что она решилась на подобную предбрачную жизнь вопреки воле родителей, но в то же время он боялся, что ему самому придется ответить на это какими-то новыми обязательствами. Он также понимал, что, идя наперекор воле родителей, Элен избрала далеко не лучший путь для их вступления в брак. Сейчас она искренне решила порвать с привычками своего окружения, но удастся ли ей выдержать, когда стадия бунта останется позади, не станет ли она потом упрекать Дени в том, что он коварно заставил ее отречься от какой-то неотъемлемой части ее самой?
Придя к ней в гости, он воочию убедился в том, насколько мало ее инициатива способствовала прогрессу в их отношениях. Медоточивая старая дева, вызвавшаяся напоить Дени чаем, как бы придавая официальный статус его визиту и заранее предостерегая его против нелегального вторжения, показалась ему еще большим препятствием, чем г-н и г-жа Деруссо, враждебность которых, по крайней мере, вынуждала их хранить сдержанность и молчание. В К он два или три раза побывал в спальне Элен — ровно столько времени, сколько ей требовалось, чтобы взять какую-нибудь одежду или книги. Безукоризненно заправленная постель, строго по линиям паркета уложенные коврики, маленькие кретоновые сборки на занавесках и на этажерках — все говорило о том, что здесь не живут, и ему трудно было представить Элен вскочившей с кровати в утреннем хаосе разбросанных повсюду предметов. Размышляя о том, что подобная безупречная обстановка окружает ее уже двадцать лет, он еще более радовался тому, как она, словно в каком-то счастливом забытьи, отдается ему, не боясь смять простыни. Однако, сравнивая ее комнату благовоспитанной девицы со своим убогим логовом, где она отбрасывала прочь всякую стыдливость, он испытывал невероятные затруднения, пытаясь представить себе их будущую супружескую спальню, где ей было бы суждено, не поступаясь собой, удовлетворять желания своего достигшего зрелости тела. Ее парижская комната, хотя и была выдержана совершенно в ином стиле, тем не менее оставляла у него такое же впечатление, как и комната в родительском доме. Английская мебель выстроилась в ней, как на парад, а когда во время его визита Элен случалось переставлять находящиеся там предметы, то порядок совсем не нарушался; если она перекладывала с одного места на другое щетку или пепельницу, то казалось, что она их не только не тревожит, а, напротив, выявляет их изначальное место.
Тщетность попыток Элен обрести самостоятельность стала очевидной, когда Дени, вместо того чтобы нанести ей второй визит, предпочел дожидаться ее у входа в здание. Так что их совместная жизнь продолжала оставаться столь же неровной и фальшивой, как и прежде. Опасаясь упасть в глазах своей хозяйки, Элен не осмеливалась отсутствовать более суток, словно одну ночь, проведенную вне дома, можно было отнести на счет научных бдений у друзей, объяснить опозданием на последний поезд метро, а две-три ночи уже свидетельствовали о явном разврате. Как-то раз она отправилась к родителям на весь уикэнд, и Дени посоветовал ей воспользоваться подобного рода обязанностями, чтобы под их прикрытием отлучаться на более долгие сроки: однако, не желая лгать либо опасаясь, что хозяйка напишет отцу письмо, она не стала прибегать к такого рода уловкам. Короче, если Дени ради того, чтобы отделаться от мучивших его страхов, хотел бы уже сейчас вкусить совместной жизни, будущее которой казалось ему проблематичным, то Элен, твердо веря в их любовь, напротив, гораздо более терпеливо относилась к встречавшимся на их пути препятствиям. Покинув семью, чтобы жить рядом с любимым человеком, она совершила важный ритуальный жест, по сравнению с которым мелкие материальные трудности были сущим пустяком. Денн ничего не понял в ее поведении: его беспокоило то, что Элен пошла против воли родителей, а тут она вдруг ни с того ни с сего отказывалась от плодов своего же бунта. Обнаружив, что теперь она гораздо больше, чем осенью, считается с условностями и с мнением других людей, он вообразил, что чувства ее охладели, тогда как ее трезвая безмятежность, напротив, гораздо больше, чем прежние бунтарские порывы, говорила о зрелости ее любви.
Элен радовалась ночам, которые им удавалось проводить вместе, а Дени раздражался, думая о тех ночах, которые их разделяют. Когда они возвращались вместе в К, тягостная обязанность входить в ее дом имела смысл: она способствовала медленному взаимному проникновению двух сред, что позволяло надеяться на их слияние в один прекрасный день в некую сферу, где исчезнет их прошлое вместе с предрассудками. А в Париже Дени, менее склонный встречаться с хозяйкой, чем с г-ном и г-жой Деруссо, думал прежде всего о бессмысленности связанного с визитом испытания. Будучи оторванной от своих корней, Элен оставалась для него столь же недосягаемой, а ее поведение выглядело все менее понятным. В К он расставался с невестой, с вынужденной пленницей общества, которое в скором времени должно было передать ему ее навсегда; в Париже он провожал любовницу, вроде бы свободную от всех уз, из-за чего ее сдержанность выглядела двусмысленной. Их ночи любви сильно страдали от разрыва между их чувствами. Дени яростно отдавался наслаждению, компенсируя резкостью своих объятий то, что ему казалось недостаточностью любви с ее стороны; Элен же, напротив, стремилась к спокойному сладострастию, являющемуся симптомом безмятежного и уже, как ей казалось, существующего союза. Наслаждение у них не совпадало, иногда его не получалось совсем. Видя, как снисходительно она реагирует на его неловкость, он заподозрил ее в том, что она с самого начала притворяется.
То ли из стыдливости, то ли из трусости, но он никогда не разговаривал с ней о возможных последствиях их предбрачной связи. Один или два раза он мельком подумал о том, что она не принимает мер предосторожности; однако вместо того, чтобы отделаться от опасений, прояснив ситуацию, он, подобно тем больным, что боятся мнения врача, отождествляемого ими с источником болезни, предпочитал неясность. Однажды утром, прижавшись к нему, она шутливо спросила его, был бы он счастлив, если бы она забеременела. Он вздрогнул, предположив самое худшее. Она вяло разубедила его, и для того, чтобы полностью успокоиться, ему пришлось засыпать ее вопросами. Это облегчение оказалось лишь отсрочкой: поспешив дать ему гарантии на будущее, она замкнулась. В таком изобретенном ею ради проверки его любви испытании он усмотрел жестокую и извращенную игру. А это еще больше осложнило их взаимоотношения.
Случись ей действительно подарить ему ребенка, это бы показалось Дени не только несвоевременным: свой будущий очаг он вообще мог себе представить лишь в виде какой-нибудь карикатуры. Вот она сидит перед мольбертом, затем отстраняется от своего полотна, идет ему навстречу, спрашивает его мнение; вот он, возвращаясь из школы, в недоумении останавливается перед этой магмой красок, которую он способен принять за палитру, и пытается что-то ей ответить; вот опять она, по- матерински склонившись над выложенными тетрадками, спрашивает, что он хочет на ужин. Малыш вел себя сегодня хорошо, почти не кричал; может быть, поручить кому-нибудь присмотреть за ним и сходить сегодня вечером в кино? Сейчас идет вестерн, это наверняка тебе понравится. В следующий уик-энд нужно обязательно съездить навестить моих родителей. Ты знаешь, они готовы уже принять тебя, особенно папа. А в жалкой деревушке, где его наконец согласились взять в штат, все восхищаются женой учителя, которая рисует прелестные вещицы. Никто не может понять, что там изображено, но, похоже, так сейчас рисуют в Париже. Она умирает от скуки, но тщательно это скрывает.
«Тебе известно, сколько зарабатывает начинающий учитель?» — «Балбес». Ее ответ прозвучал спокойно, немного слишком серьезно. У нее была способность, не шокируя, употреблять весьма резкие выражения. Они возобновили беседу, но та излишняя непринужденность, с которой они вернулись к прерванному разговору, свидетельствовала о том, что что-то у них разладилось. Когда она уходила от него, ее расширенные глаза старались выразить нечто не похожее на то, что обычно выражала ее мимика, а впрочем, может быть, она просто впервые увидела сейчас Дени таким, каков он есть на самом деле. Вечером он как первого свидания ждал, когда раздастся звук шагов Софи на лестничной площадке, дрожа при мысли, что к нему примешается звук еще чьих-нибудь шагов. Он узнал ее походку, когда она была еще на четвертом или пятом этаже, и, когда распахнул дверь, она вошла к нему, как возвращаются к себе домой.
Наутро Дени пытался вспомнить, не выпил ли он лишнего. Обычно алкоголь отрицательно действовал на его способности, но шатавшаяся от усталости Софи скорее всего ничего не заметила. Однако сейчас возникающий перед ним мир словно расплывался в каком-то фантастическом мареве. Донесшийся с
