досуге его профилем.
Может, со временем образ другого мужчины вытеснит из ее памяти Джеймса, мощного и уверенного на фоне огня камина, Джеймса, властно и горячо целующего ее податливый и уступчивый рот? Едва ли, решила она и почувствовала прилив боли.
Джеймс пригубил вино, продолжая смотреть на залитый электрическим светом участок берега за окном.
– Мы не очень-то стараемся развлечь друг друга, не так ли? – пробормотал Джеймс.
– Боюсь, ты прав.
Неужели он считает, что им следовало бы поразвлекаться? Или надеется, что она будет вымаливать доброе слово, чтобы уменьшить свои страдания?
– Тебя шокировало поведение моего отца?
– Нет, Джеймс, – обиделась она. – Мне очень нравится твой отец и меня, можно сказать, освежает его отношение к жизни. А почему ты спрашиваешь? Из-за того, что тебе стало не по себе?
– Вовсе нет, но ведь я и произошел из…
– Из другой части города – по ту сторону водораздела, – усталым голосом закончила его мысль Мелоди. – Я знаю, Джеймс. Ты стараешься, чтобы я никогда этого не забывала.
– Ты не хотела бы потанцевать? Таких безличных приглашений Мелоди никогда не получала.
– Нет, – заверила она Джеймса. – Твой гость сегодня вечером – твой отец, а со мной тебе просто приходится возиться. Поэтому, независимо от его указаний, прошу тебя, не считай себя обязанным развлекать меня.
Джеймс усмехнулся с тонкой иронией и покрутил между пальцами свой бокал.
– Я редко ощущаю, что обязан сделать что-то, Мелоди. Не чаще, чем желание заставить другого делать что-либо против его воли. Ты можешь сказать то же о себе? Или ты надеешься, что твои друзья в совете заметут мои возражения под ковер и позволят тебе на всех парах устремиться вперед, чтобы при помощи метода принудительного питания заткнуть моему отцу и его друзьям глотку твоими благотворительными, без сомнения, честными намерениями.
– Я знаю, это было ошибкой, – согласиться поехать с вами на ужин. – Мелоди поставила на стол свой нетронутый бокал и встала.
– О, горе мне! – с издевкой огорчился Джеймс. – Миледи, вы уходите так рано?
Оправив на бедрах тесно прилегающую юбку, Мелоди отозвалась с ноткой презрения:
– Нет. Я просто решила, что танцевать с тобой предпочтительнее, чем разговаривать. Вот и все. Предполагаю, приглашение еще в силе?
– Как угодно. Не застраховать ли мне предварительно жизнь? – Он отодвинул свое кресло. Его улыбка выглядела так же примирительно, как керосин, когда его подливают в огонь.
– Нет никакой необходимости, – огрызнулась она, увлекая Джеймса на танцевальную площадку, пожалуй, с несколько большей решительностью, нежели полагается леди. – Твое убийство я планирую на другое время, когда не будет никого вокруг, ни одного свидетеля этого счастливого события.
– Если ты находишь меня настолько невыносимым, – сказал он, обнимая ее одной рукой за талию и положив другую ей на затылок, – то почему согласилась тогда работать со мной в комиссии?
Джеймс танцевал превосходно. А чему здесь удивляться? Он все делал превосходно – вплоть до любовных утех с женщиной, которую затем преспокойно бросал.
– У меня не было выбора. И я не желаю обсуждать эту тему.
– Но почему? – настаивал Джеймс неустрашимо. – Если ты так горячо симпатизируешь моему отцу, как ты стараешься заверить всех, то почему бы тебе не отказаться от этой чепухи собачьей с общественной ночлежкой? Отец и его друзья заинтересованы в проекте не больше, чем я.
– Тем не менее я имею свое мнение. Не могу говорить за друзей Сета, но думаю, сам он поддержит мою идею, как только разберется в более глубоких устремлениях, стоящих за проектом.
Джеймс насмешливо хмыкнул и бесшабашно закрутил Мелоди, двигаясь по периметру танцплощадки.
– Что заставляет вас верить в это, моя драгоценная леди?
Как у него получается, что медлительный, полный сексуальности голос способен выражать такую презрительную насмешку?
– Ум Сета открыт для новых идей, и твой отец готов прислушиваться к мнению других, – возразила Мелоди, слегка запыхавшись. – Ты же, наоборот, не умеешь объективно мыслить и слишком пристрастен, чтобы смотреть за пределы своих узколобых предубеждений. Более того…
– Мелоди. – Он теснее прижал ее к себе, когда пианист заиграл медленную, мечтательную мелодию, и начал мягко переубеждать. – Я смотрю гораздо дальше, чем ты можешь себе представить. Моя четко организованная жизнь разлетелась вдребезги, стоило мне приехать сюда и начать заботиться о человеке, которого я почти не знаю.
Джеймс прижал ее руку к своей груди, как раз к тому месту, где чувствовалось сильное, уверенное биение сердца. Его дыхание шевелило волосы у нее на макушке; другая его рука теперь крепче держала ее за талию, и прежнее мощное влечение, которое Мелоди так старалась подавить, вновь возродилось – с тем большей силой, что оно казалось обреченным.
– И я нахожу себя все больше втянутым в жизнь других людей, – продолжал Джеймс. – И возникают новые привязанности, которых я не ожидал и которых – совершенно определенно – не желаю.
Ясно как день, что она и Джеймс – враги. Сомневаться не приходится. Единственная проблема: и у нее и у него телесная оболочка души не желала считаться с этим и упорно гнула свое. Все зная наперед и
