Надрывы

они ездили чаще. Пятеро хорошо вооруженных всадников остановились около путников, что-то подозрительными показались они пожилому десятнику, начальнику патруля.

— Кто вы, граждане? — спросил он.

Хранитель откинул капюшон и равнодушным взглядом фанатичного секстанта посмотрел на десятника:

— Мы из Юма, идем в столицу.

— Причина вашего столь дальнего путешествия? — десятник склонил голову набок.

— Учитель ждет нас там. Это воля Haarhneer'ha, — Хранитель молитвенно провел ладонью по лбу.

Десятник пристально всматривался в его лицо.

'Почему он так смотрит? — сумбуром метались мысли в голове Хранителя. — Неужели заподозрил? Три патруля спокойно пропустили… Неужели он знает? Но ведь это такая мелкая деталь! Если он догадается…' — Хранитель непроизвольно поморщился.

Десятник догадался. Его рука медленно и незаметно для многих потянулась к мечу, но Хранитель заметил. Он коротко вскрикнул, и в тот же миг десяток метательных ножей стальными взблесками впились в незащищенные шеи солдат.

Тролли аккуратно вынули ножи из тел и быстро свернули в ближайший лесок, на дороге больше оставаться было нельзя. Хранитель остановился и достал небольшое плоское зеркало из отполированного атрилла. Поверхность металла словно затянулась туманной пленкой, потом пошла черными пятнами и через минуту, сквозь пелену блеклого сумрака на Хранителя взирал Верховный.

— Мы нашли след, клинок в столице или на пути туда, — Хранитель понизил голос, словно боялся, что кто-нибудь подслушает. — Только что пришлось ликвидировать имперский патруль. Десятник что-то заподозрил.

Верховный нахмурился:

— Идите лесами и мелкими дорогами. У вас есть подробная карта. Непременно будут искать убийц, все патрули усилят. Нельзя ставить под угрозу цель миссии.

— Повинуюсь, Верховный, — Хранитель поклонился, словно был в Зале Совета.

Верховный коротко кивнул и исчез.

'Ненавижу леса! — с отвращением подумал Хранитель, пряча зеркало. Отряд пошел дальше, продираясь через основательно поросший кустарником лес. Для горных троллей лес — все равно, что болото для человека — сплошная мука.

Главный Хранитель не видел, как нищий старик остановился на секунду возле трупов пяти солдат, презрительно скривил губы, осмотрел раны и, проворно стуча посохом, быстро пошел дальше, на восток.

***

'О, еще и эта война! — раздраженно подумал старик в голубой рясе, устало падая в роскошное кресло. — Не хватало еще, чтобы этот недалекий правитель перерезал всех горных гномов! Нет, это уже совсем скверно, междоусобицы до добра не доводят, тем более теперь'.

Старик устал. Он устал от бесконечных попыток что-то изменить, все неизменно рушилось и текло совсем в противоположном направлении: 'Этот кретин, ослепший от своего любимого света, этот… недалекий болван, тоже мне, Белый Единорог! Тьфу! — старик не удержался и зло сплюнул. — Стереть бы его в мелкую пыль, да нельзя… Проклятье! Невероятно трудно сдержаться! Но… нельзя… м-да… А тут еще и император глупость сморозил. Война! Против кого? Против верных в прошлом союзников, горных гномов! Тьфу! — старик снова сплюнул, но уже, скорее, просто по привычке. — Что за мир! Сплошные дураки и сволочи вокруг! А я ничего не могу… мизер!'

Он устало прикрыл глаза. Старик не мог сердиться долго, вся его натура не могла долго удерживать злость. Тем более, надо что-то делать. Но что?

***

— Вот, мотай на ус, внучек. Создается впечатление, что войны — любимое занятие людей. Куда ни кинь око — везде сражаются. Потому их надо знать досконально.

'… Война бывает разная. Есть тщательно взращиваемые войны, когда она долго готовится, ее все холят и замечательно подкармливают, говоря всякие хорошие напутственные слова. Когда такая война созревает — это страшная вещь. Она совершенно хладнокровна и беспощадна, она твердо знает, чего хочет, и добивается этого любыми способами, особо не считаясь с потерями и даже с самой собой. Взращивание такой войны — целое искусство. Тех, кто умеет это делать, называют харизматическими тоталитарными лидерами.

Еще есть импульсивные, резкие войны. Они совершенно непоследовательны, часто меняют свои цели и идеалы, иногда даже и вовсе поворачиваясь вспять. Такая война легко ранима, она, вроде бы, даже сердобольна, но это лишь маска, за которой скрывается не желание как-то помочь, а просто желание поразвлечься или вообще никакого желания, так, проба сил. Импульсивные войны долго не живут, они никогда не перерастают в глобальные. В случае, если боевые действия грозят затянуться, война хиреет и медленно угасает, такова уж ее доля.

Как ни странно, бывают даже милосердные войны, но только в сказках и крайне недостоверных древних легендах. Настоящая же война принципиально презирает милосердие. Милосердие — это слабость… Какая же слабость на войне? От слабости война медленно умирает.

А еще бывают бескровные войны. Ну, не то, чтобы войны… так, по мелочи. Это когда с одной стороны маги боевые воюют. Тогда ни капли крови, только зажаренные трупы, иногда, правда, и кровь проступает, но уж очень редко, когда магу с огнем лень возиться.

Война, конечно, дело благородное, но до чего противное…'

Глава 11

'… Как некогда в разросшихся хвощах

Ревела от сознания бессилья

Тварь скользкая, почуя на плечах

Еще не появившиеся крылья…'

Николай Гумилев.

Аркин зло осматривал обугленную дыру в форме феникса на дне своей сумки. 'Проклятье! — думал он, ощупывая края дыры. — Не такой простой оказался этот феникс, видно, не из Ордена Меча. Почему я не проверил его тщательнее? Но на первый-то взгляд ничего особенного не было…'

Аркин сплюнул, что было ему крайне несвойственно, и подошел к дому Белого Единорога. Лысый старик с орлиным профилем выглядел крайне недовольным.

— Проходи, — коротко бросил он Аркину, самолично распахнув дверь.

Усевшись в кожаное кресло сумрачной прохладной библиотеки, Аркин расслабленно вытянул ноги, блаженно откинувшись на мягкую спинку. Эркон дар Строрк кряхтя уселся напротив. На несколько минут воцарилось какое-то странное, утомленное что ли, молчание.

— Ты его убил, не так ли? — через силу спросил старик, прикрывая глаза.

— Да, учитель. Карх'ар помог, это мой дракон, — упредительно пояснил Аркин. Он что-то не мог понять такого напряженного, даже истощенного тона Белого Единорога.

— Жаль… — тихо прошептал старик, сморщив губы.