несколько полосок, нависших низко над бумагой. Они подчеркивали коротенькое четверостишье:
'… Воин Света яркой бурей
Пролетел над Краем Снов.
Разорен жестокий улей,
Много в пыль легло голов…'
— Вот те раз… — пробормотал Аркин, где ж тут ар-Стальк? Эльфы, конечно, неизмеримо выше нас, но у высоких с их неизменной поэзией конкретики маловато, м-да. Ладно, попробуем разобраться… Так, Край Снов — это, понятно, Старшее королевство. А что это за жестокий улей такой? Хм… Улей… улей… А! Точно! Они так сумеречных эльфов называли: 'черные пчелы'. Это уже лучше, битва там была, что ли? Посмотрим… — он коротким движением кисти скомандовал поиск и через секунду прочитал: 'Третья эпоха, битва при Альстреме'. Ну да лучше у сумеречных эльфов поискать, они ребята поконкретнее. Так, восемьдесят пятый ряд в десятом зале.
Десятый зал разительно отличался от третьего: насколько тот был безмятежен и спокоен, настолько этот был мрачен и тревожен. Призрачные серые книги, словно чьи-то потерянные души нехотя выглядывали из-под нависших полок. От черных корешков исходила неутоленная жажда крови, и каждая алая руна пылала гневом.
'Битва при Альстреме. Великая война', — прочел Аркин на обложке легший на стол книги. Темные грязно-серые страницы мрачно засветились алыми рунами, тревожно засверкали изумруды заглавий.
'… когда мы почти придушили этих заносчивых выродков, почему-то называющих себя высокими (гордецы и недомерки, как я жалею, что ТАКИЕ эльфы пока еще обитают в нашем Ренаре), грянул последний решающий бой у стен их главной 'несокрушимой' твердыни Альстрема. Нас было втрое больше! Пятьсот тысяч против жалких ста пятидесяти. Да мы должны были их раздавить, смять, вбить в стены их крепости, размазать по мостовым их отвратительной сияющей столицы! Над нашим строем гордо строем гордо развевался алый стяг с атакующим черным единорогом, а наш повелитель гордо обходил рвущийся в атаку строй. Вот-вот, еще немного, и — долгожданная победа!
Но над нашей армией пролетел невиданный ранее дракон с человеком, каким-то жалким человечишкой! А потом опустился кровавый туман и три четверти… ТРИ ЧЕТВЕРТИ доблестных воителей превратилось в черную труху, тотчас развеянную ветром! Проклятый чародей!
Мы бились, как раненый единорог, но… их было больше… наши воины устали после длительных переходов… нас разбили… Разбили! В одном шаге от победы! Проклятый чародей! О, Тьма поведала нам о нем! Вероломный изменник, предатель! Воин Света! Ар-Стальк, если переводить на наш исконный древнеэльфийский. Подлый предатель, он когда-то почти заслужил титул, величественный титул познавшего Тьму, но он отступил в самый ответственный момент. Тоже мне, Воин Света! Только смерть может примирить нас, его смерть. Мы дали клятву. Он умрет. Это его судьба. Его Нить оборвется. Тьма сказала нам это, она оборвется, 'Когда ДЕВЯТЫЙ встретит ПЕРВОГО, слепо освободив душу его, ВТОРОЙ, но непревзойденный, возвеличен будет, а грозного ПЯТОГО развеют по ветру, прокляв имя его, тогда уйдет Воин Света, ар-Стальк…' Но сколько нам ждать этого? Кто это такие? Когда это случиться? Тьма никогда не раскрывает всего, и никто из нас уже не в силах познать ее. Но мы терпеливы. Мы дождемся кончины этого выродка!'
'Вот так-так… — Аркин ошеломленно покачал головой. — Тысячи лет минули, а ар-Стальк жив был! Воин Света! Это ж надо! — он болезненно поморщился. — Что это за первый, третий, девятый… Сплошные загадки! Если ар-Стальк мертв, то это все уже произошло, хм, если, конечно, сумеречным эльфам верить. Но в вопросах, связанных с почитаемой ими Тьмой, эльфы крайне щепетильны, лгать не будут… М-да… Надо что-то делать…'
Он посидел, задумавшись, еще пару минут, потом решительно встал и покинул Академическую библиотеку. Вороной конь галопом унес его на запад. Там жил Эркон дар Строрк, единственный, по мнению Аркина, кто мог хоть как-то помочь, хоть что-то выяснить.
Ночная столица безмятежно спала. Мерно гремели колотушками ночные сторожа, наполняя спокойствием души законопослушных граждан. Бряцали амуницией редкие патрули городской охраны, окончательно убаюкивая самых недоверчивых и осторожных.
Аркин любил ночь. Он и сам не мог объяснить, почему вдруг в нем развилось такое восторженное чувство по отношению к столь мрачному времени суток. Именно ночь, не закат, не рассвет, не мягкие сумерки, а глубокую, глухую ночь, желательно безлунную, что бывает исключительно редко. Аркин наслаждался ночной скачкой, пришпоривая коня. Томное спокойствие ночи притупило чувство тревоги, но эта расслабленность была притворной, завлекающей, она могла в любой момент исчезнуть, разодранная в клочья стремительным когтем хищника. Но сейчас, именно сейчас, Аркин просто скакал, выбросив на время из головы все неразрешимые загадки, волнения, опасения. Он просто скакал в ночь.
А в окрестных домах мучимые бессонницей недоумевали, кому это в такое время понадобилось скакать по улице. Они еще долго прислушивались к удаляющемуся перестуку подков о камень, воображая, что этот ночной всадник, должно быть, во что-то замешан… И это что-то уж больно нечисто… Они многозначительно складывали в трубочку губы и кивали головами в ночных колпаках, а потом старались заснуть. Но сон приходил к несчастным только под утро, когда глухая ночь нехотя обретает краски.
***
Есть что-то величественное в буре. Особенно, когда нет ничего, кроме песка. Буря в пустыне. Свирепый ветер неистово рвет вальяжные барханы и с диким посвистом расшвыривает их, словно надеется что-то обнаружить под их телами. Мелкий песок заменяет воздух, закрывает небо, и лишь бледный, призрачный солнечный диск напоминает о том, что конец света еще не наступил; но всякий раз погонщики караванов, укрываясь от бури, неистово просят всемилостивого бога пустыни пощадить этот мир. В их разумении конец света — это когда неистовая пустынная буря на протяжении недели погребет все живое под толщей песка, а бог пустыни сотворит новый народ из останков самых преданных ему людей, наделив их бессмертием. Каждая буря вселяла ужас в их сердца, а вдруг именно сейчас решил Пха-Тека, бог пустыни, покарать их всех за недостаточное рвение? Вдруг именно сегодня его терпение лопнуло, достигнув предела? Страшно, судорожно страшно становиться, когда песок закрывает солнце. Сердце неистово колотится, а запекшиеся, изъеденные знойным ветром губы шепчут слова древней молитвы. Пха- Тека строг, но милосерден, верующие возродятся бессмертным народом, и бесконечное благоденствие ждет его. Но когда песок закрывает солнце, все благочестивые помыслы путаются в паутине страха, а сам страх, этот чудовищный, всеобъемлющий паук, не спеша, но основательно пеленает жертву и готовится всадить в нее свои ядовитые клыки. Когда разум, под действием страха, сворачивается в маленький трепещущий комок, человек превращается в дрожащее бессловесное создание, не способное мыслить.
Пятеро погонщиков, скрючившись под полотняными накидками, неистово молились, стараясь хоть как-то успокоить себя, а заодно и всемогущего Пха-Теку. Ветер, тем временем, продолжал свою бесполезную, на первый взгляд, работу — расшвыривал барханы. Но вот показался какой-то камень. Ветер обрадовано подналег, и через четверть часа из песка выросла древняя, как сама пустыня, гробница. Удовлетворенно погоняв песок еще минут двадцать, ветер затих, удалившись на заслуженный покой.
Погонщики робко выглядывали из-под накидок, сплевывая и осторожно протирая слезящиеся глаза. Один из них обернулся и изумленно вскликнул — в десятке метров угрюмо возвышалась угловатая, потертая временем, но совершенно целая гробница. Бывали в пустыне неожиданные находки, но чтоб такое…
Погонщики, тихо перешептываясь, осторожно приблизились к массивному сооружению, его стены образовывали четырехконечную звезду, а намеков на вход не было совершенно. Странный темно-серый камень, из которого были сложены стены, оставался совершенно холодным, несмотря на пекущее солнце. Погонщики медленно обошли гробницу, внимательно приглядываясь, в надежде отыскать вход, но ничего похожего на него не было. Лишь нежно-голубой кирпич правильной прямоугольной формы выделялся на сером фоне сплошной стены. Один из погонщиков осторожно дотронулся до него, желая лучше изучить, и тут же в страхе отпрыгнул: с тяжелым уханьем фрагмент стены словно провалился под землю, открывая боязливым взорам высокий, но узкий, не более метра шириной, проход.
Погонщики переглянулись между собой и залепетали на своем гортанном языке, споря.
