Замкнув корзины, оба приятеля открыли дорожный погребец и на столе появились жареные цыплята, ростбиф, масло, сыр, бутылка дорогого коньяка и две бутылки красного вина.
— Ну, можно и подкрепиться! Валяй, Мишка! — сказал старший, наливая коньяк в две объемистые серебряные стопки.
Путники стали закусывать, обильно сдабривая еду коньяком, а затем вином.
На славу подкрепившись, они тщательно убрали все остатки еды и, раздевшись, заснули, как убитые.
В половине шестого сторож постучал в их дверь. Но, видимо, путники спали очень крепко, так как ему пришлось стучать раз пять, прежде чем за дверью послышалось ворчание и сонные вздохи. Наконец дверь отворилась, и сторож вошел в комнату, чтобы убрать самовар и чайную посуду.
Покряхтывая и позевывая, путники умылись, оделись и отправились в церковь.
Отстояв раннюю обедню, они прошли к игумену, у которого пробыли около получаса, и с ним вместе возвратились в отведенный им номер, где и передали игумену свой дар монастырю.
Польщенный подарком старик просидел с ними за чаем некоторое время, расспрашивая о торговых делах, и ушел, обещав навестить их на следующий день.
Когда игумен ушел и сторож убрал посуду, старший путник многозначительно взглянул на младшего. Видимо, сразу поняв значение взгляда, тот встал и открыл обе маленькие корзины. Нагнувшись над ними, оба стали вынимать из них свертки, сортируя их в две кучи.
Покончив с этим, они достали два ручных саквояжа, в которые уложили предметы из меньшей кучки. Остальные вещи были снова уложены в корзины, а наполненные саквояжи поставлены в платяной шкаф.
Все это заняло довольно много времени, и когда сторож постучал к ним снова, чтобы спросить, будут ли гости обедать, они только что окончили работу.
— Нет, голубчик, мы закусим тем, что у нас есть, — ответил старший.
— Как угодно-с, — произнес сторож, удаляясь.
Закрывшись на замок, путники снова достали коньяк, вино и холодную закуску и, прикончив то и другое, завалились спать.
К вечеру они сходили в церковь, отстояли до конца службу и потом пили чай в своей комнате.
— …Господи! Вот так спят! — бурчал на следующее утро сторож, принимаясь чуть ли не в десятый раз стучать в дверь приезжим.
Из комнаты не доносилось ни единого звука.
— Ну и пусть поспят, — решил сторож, отходя от двери.
Однако перед обедом он снова постучался, и опять из комнаты не послышалось никакого ответа.
— Да что это? — удивился вслух сторож. — Ушли они, что ли? Как же я-то не заметил?
Ради любопытства он вышел во двор и спросил привратника, не уходили ли сегодня утром или ночью приезжие купцы.
— Нет, не видал! — ответил привратник.
— Гм… значит, спят! — решил сторож, успокаиваясь.
Но мало-помалу им начало овладевать беспокойство и, наконец, тщетно постучав еще несколько раз в дверь, он решил поставить в известность игумена.
Вскоре весь монастырь охватила тревога.
Несколько монахов вместе с игуменом подошли к двери и стали стучать в нее изо всех сил.
Гробовое молчание было ответом на их стук. И тогда позвали монастырского слесаря.
Когда монахи вошли в комнату, ничего странного в ней не оказалось. Три запертые на замок корзины стояли на прежних местах. Хозяев в комнате не было.
— Гм… не ушли ли они вечером в город? — проговорил игумен. — Может, у них здесь родственники? Оставили их ночевать, а мы неведомо чего бьем тревогу. Смешно даже!
Монахи разошлись немного успокоенные.
Однако приезжие не вернулись и в эту ночь.
Посоветовавшись с несколькими монахами, игумен решил послать за полицией.
— Не пройдетесь ли вы с нами заодно, Карл Эдуардович? — обратился вяземский полицеймейстер к петербургскому сыщику Фрейбергу, недавно приехавшему по одному очень важному делу в Вязьму.
Разговор происходил в полицейском управлении, куда сыщик зашел для наведения некоторых справок.
— Отчего же, с удовольствием, — ответил сыщик.
Вместе с приставом, околоточным и несколькими городовыми они направились в монастырскую гостиницу.
Номер, занимаемый приезжими, снова был отперт, и в сопровождении игумена и монахов полиция вошла в комнату.
— Боюсь, как бы с приезжими не случилось какого-нибудь несчастья, — сокрушался игумен, рассказывая то, что знал.
Затем позвали сторожа и заставили его рассказать про гостей.
— Странно, — пробормотал Фрейберг. — Странно то, что они все время держали комнату на запоре и даже отказывались от обеда…
Он подошел к корзинам и стал пробовать их на вес, приподнимая за один край.
— Очень велика, — шептал он. — Зачем, спрашивается, людям, едущим на богомолье, брать с собой столько вещей…
С этими словами сыщик нагнулся к большой корзине и принялся усиленно обнюхивать ее, словно собака-ищейка.
И вдруг глаза его сверкнули, а на губах мелькнула странная улыбка.
— Распакуйте-ка эту корзину, — обратился он к городовым.
— Но… — начал было полицеймейстер.
Фрейберг раздраженно перебил его:
— Поверьте, я сам не потребовал бы незаконного! Но… я настаиваю, чтобы замки были немедленно взломаны. Я отвечаю за свои требования!
Предчувствие какого-то несчастья овладело всеми.
В один миг корзина была развязана, замок взломан. Сыщик открыл корзину и знаком пригласил всех приблизиться к ней.
— Дайте мне нож! — приказал он.
Клеенка тюка, занимавшего почти всю корзину, была распорота, и Фрейберг быстро отвернул края.
Крик удивления и ужаса вырвался из уст присутствовавших.
— Боже мой! Да что же это?! — воскликнул игумен.
— Ни более ни менее, как человеческое тело, разрезанное на куски, — хладнокровно ответил Фрейберг. — И притом, для предохранения от преждевременного разложения, оно прекрасно просолено.
Действительно, страшные кровавые куски были почти совершенно засыпаны мелкой каменной солью.
Поднялась тревога.
Вызвали следственные власти, ворота монастыря и все двери монастырской гостиницы наглухо заперли. Началось следствие.
Были вскрыты и две другие корзины. В них нашли немного белья, провизии и запас соли. Часть белья — полотняное, мужское — оказалось без меток.
Ничего, что могло хотя бы немного пролить свет на преступление, не нашли. Осмотр монастырского помещения и двора также ничего нового не дал.
Вскоре корзины унесли в участок, где к ним приставили караул, и полицеймейстер заперся с Фрейбергом в своем кабинете.
— Довольно загадочное преступление, — сказал он, усаживаясь за стол.
— Да, тем более, если принять во внимание то обстоятельство, что головы у трупа нет, — согласился
