мог видеть больше дюжины различных островов.
Можно было удивительно живо представить себе, что я всю жизнь мог провести в Джетре, так никогда и не узнав этот чужой для меня край. В двух днях пути от Джетры у меня появилось чувство, что я попал в какой-то другой мир. И все же до родины было ближе, чем до горных перевалов на севере Файандленда.
Если двинуться дальше на юг, запад или восток по Архипелагу, можно месяцами плыть на корабле и все время наблюдать такое же разнообразие, многообразие, которое невозможно описать, невозможно даже представить. Острова большие, маленькие, скалистые, плодородные, гористые и низменные; эти простые вариации целыми днями сменяли друг друга то по правому, то по левому борту. Огромное количество красивейших видов притупляло чувства, а фантазия усиливала увиденное. Мне острова представлялись картинками на панораме, так спокойно и ровно плыл меж ними корабль, картинками со множеством деталей, тщательно выписанных.
Но мы заходили в порты, и тогда впечатления дня наслаивались друг на друга.
Наши короткие посещения островов были регулярными и реальными событиями, они прерывали монотонное течение времени на борту. Порты давали все: как меня научили, я отказался от попыток питаться или спать по часам. Спать стоило только в море, корабельные машины работали в мерном, усыпляющем ритме. Есть было выгоднее в ресторане в то время, когда там обедал экипаж.
Корабль всегда выжидал до полудня или полуночи, а его прибытие в порт, очевидно, было не столь уж рядовым событием. На большинстве островов на пирсах нас ждали толпы людей, а позади них стояли ряды грузовиков и телег, чтобы забрать груз и почту, которые мы привезли. Потом происходил хаотический обмен пассажирами, который сопровождался приходами и уходами, бесконечными громкими спорами, приветствиями, сценами прощания и передачей в последнюю минуту известий, которые выкрикивались с берега и на берег. Все это вносило беспокойство в нашу чрезвычайно мирную жизнь. В портах мы вспоминали о том, что мы – на борту корабля, транспортного средства, перевозящего грузы и людей, пришедшего издалека и вторгшегося во внутриостровную жизнь.
Когда было возможно, я сходил с корабля в порту и отправлялся на небольшие прогулки по маленьким островам. Мои впечатления были поверхностными, и я вел себя как турист, который охотится за достопримечательностями и памятниками искусства, а также за красивыми видами и у него нет времени посмотреть на людей. Но Архипелаг не был предназначен для туристов и в городах не было ни гидов, ни обменных пунктов, ни музеев местной культуры. Кое-где я пытался купить открытки с видами, чтобы послать домой, но когда наконец нашел искомое, то узнал, что почту на север отправляют только по особому разрешению. После многих блужданий мне удалось самостоятельно уяснить ряд особенностей: использование для пересчета архаичной, основанной не на десятичной системе счисления валюты, разницу между различными сортами хлеба и мяса, которые здесь продавались, и кулачное право.
Иногда на этих экскурсиях меня сопровождала Матильда, и ее присутствия было достаточно, чтобы я не сразу начинал замечать окружающее. Я знал, что напрасно теряю с ней время, однако сопротивляться ее очарованию не мог. Я думаю, нам обоим стало легче – в моем случае это был извращенный вид облегчения – когда на четвертый день мы зашли в гавань Семелла на острове того же названия и Матильда сошла с корабля. На прощание мы заключили что-то вроде договора, и в ее голосе не было и следа неискренности. Когда она сошла на берег, я стоял у поручней и смотрел, как она идет по бетонным плитам пирса. Светлые волосы блестели на солнце. В конце пирса ждала машина. Мужчина, ждавший Матильду, погрузил в багажник ее чемодан, и, прежде чем сесть в машину, она еще раз повернулась и коротко махнула мне рукой. Потом она уехала.
Семелл был сухим островом. На каменистых холмах росли оливы. В скудной тени сидели старики; где- то позади них я услышал крик осла.
После Семелла корабль и это богатое остановками и поворотами путешествие начали мне надоедать. Мне наскучили размеренность жизни и однообразные звуки: звон якорных цепей, непрекращающийся пульсирующий гул машин и насосов, говоры – язык вывихнешь – пассажиров. Еда на борту мне показалась дрянной, я отказался от обедов в судовой столовой и вместо этого во время стоянок на островах покупал свежий хлеб, вареное мясо, овощи и фрукты. Я много пил. Редкие беседы, которые я вел с другими пассажирами, были пустячными, бессодержательными, а темы их все время повторялись.
На борту корабля я вдруг стал было чрезвычайно восприимчив, впитывал новые впечатления, открывал все новые острова Архипелага. Но теперь начал сознавать разлуку с домом, друзьями и семьей. Я вспомнил последний разговор с отцом вечером накануне отплытия из Джетры: он был против, боялся, что после лечения я решу остаться на острове.
Но я слишком много отдал своему выигрышу и теперь постоянно спрашивал себя, правильно ли поступил, приняв такое решение.
Часть ответа содержала рукопись, написанная предыдущим летом. Я взял ее с собой, спрятал в чемодан и ни разу еще не перечитывал. Описание моей жизни, в котором я рассказал правду о себе, стало моей единственной целью.
С того долгого лета в холмах Муринана над Джетрой началась спокойная фаза моей жизни, в которой я не знал ни волнений, ни страсти. Мои любовные связи были поверхностными, я оброс множеством новых знакомых, но не приобрел друзей. Страна была царством неуплаченных долгов, она не могла дать настоящей инженерной работы, и я снова начал работать за жалованье.
Рукопись тоже не требовала от меня никаких усилий. Ведь в ней была только правда. Это было нечто вроде пророчества в том чистом смысле, что это был свод знаний. При этом я надеялся где-нибудь на ее страницах найти доказательства или совет, которые объяснили бы мне, как поступить с выигрышем. Я нуждался в таком совете, поскольку не имел никаких логических оснований отказываться от приза. Мои опасения шли изнутри.
Но когда корабль вошел в жаркие широты, меня охватила душевная и физическая леность. Я оставил рукопись в каюте и отложил на потом все мысли о ней и о выигрыше.
На восьмой день путешествия мы вышли в открытое море. Ближайшая группа островов на южном горизонте скорее угадывалась, чем была видна: прерывистая, едва заметная темная линия. Это море представляло собой одну из географических границ, а к югу от него находились маленькие Серквасы, к которым принадлежал и Марисей.
Перед Марисеем корабль сделал только одну остановку, а на следующей день сразу же после полудня мы увидели остров.
После великого множества островов, которые мы оставили за кормой, прибытие на Марисей показалось подходом к берегу континента. Берег протянулся в серо-голубую даль насколько хватал глаз. Темно-зеленые холмы, изрезанные дорогами, которые перекидывались виадуками над узкими долинами, спускающимися к побережью. По ту сторону их, почти на горизонте, как мне показалось, возвышался коричневато-пурпурный горный массив, чьи вершины окутывали облака.
Корабль плыл вдоль густонаселенного побережья, щетинившегося новейшими высотными зданиями, украшенного башнями отелей и жилых домов. Берег у их подножия кишел купальщиками и солнцезащитными зонтиками, полотняными навесами кафе и ресторанчиков. Я одолжил подзорную трубу и теперь разглядывал Марисей и проплывающий мимо берег. По-видимому, Марисей соответствовал стереотипу южного рая для отпускников из фильмов и плохих романов. В Файандленде Марисей слыл местом пребывания праздного зажиточного класса, любящего солнечное тепло, краем эмигрантов, державших в своих руках хозяйственную и общественную жизнь, эксплуататоров местного населения, ограничивающих его свободу и угнетающих его. Представления о прогрессе цивилизации мало касались островов Архипелага и были редки; подходящим условием для бойкой торговли была прежде всего светская обстановка густонаселенного побережья, как, например, здесь, на Марисее. Женские романы и приключенческие фильмы часто изображали на своих страницах и в кадрах этот немного экзотический мир мечты, где действие разыгрывалось на фоне отелей-люкс, казино, моторных яхт, многочисленных баров и спрятанных в густой зелени бунгало. Местные жители подавались как хищники, продажные простофили, и только для колорита; героями этих книг и фильмов были богатые, ищущие наслаждений бездельники или безумцы- интриганы. Конечно, я понимал искусственность и ложность таких в них представлений, но, тем не менее, в них чувствовалась некая внушительность.
Поэтому, увидев, наконец, остров, более чем развитый в хозяйственном отношении, я испытал некое
