раздвоение чувств. Часть моего сознания все еще была способна к восприятию, любопытна и пыталась оценивать объективно. Но другая часть, глубоко укоренившаяся и более иррациональная, чем первая, не позволяла рассматривать бетонный берег Марисея как мишурный блеск и плод воображения.
Итак, берега острова кишели богатыми бездельниками, которые загорали в лучах вечно летнего солнца Марисея. Все они скрывались от уплаты налогов, искали любовных приключений, были попрошайками, мошенниками и мрачными личностями, добывающими средства к существованию из темных источников. Элегантные яхты стояли у пирсов яхт-клубов или на якорях у берега; они служили подмостками для ночных искателей счастья, преступников, крупных торговцев наркотиками, повес и шикарных девок, продажных и ослепительных. Я представил себе грязные лачуги и деревянные лавки местного населения, укрытые за блестящими фасадами отелей и домов с квартирами-люкс; эти лачуги и их владельцев богатые граждане-эмигранты презирали, но, оторвав местное население от его прежней жизни, поневоле заставляли аборигенов вести паразитическую жизнь лакеев и слуг. Точь-в-точь, как в фильмах, точь-в-точь, как в одобренных властями книжках в бумажных переплетах, которые заполняли полки книготорговцев в Джетре.
Торрин и Деллидуа Сайанхем вышли на палубу и стояли у поручней чуть в стороне от меня. Они тоже с интересом смотрели на берег, снова и снова показывая на различные здания и о чем-то возбужденно переговариваясь. Романтика приключений для меня тотчас потускнела, я подошел к ним и вернул подзорную трубу. В большинстве вилл и жилищ, конечно же, жили порядочные обычные люди, такие как Сайанхемы. Я некоторое время постоял возле них, слушая их возбужденный разговор, который неотступно вращался вокруг их новой родины и новой жизни. Брат Торрина и его жена уже жили здесь. Они жили в той самой деревне и уже позаботились о постройке и обустройстве жилища.
Через некоторое время я вернулся на нос корабля и продолжил наблюдения. Здесь холмы спускались до самого моря, где они обрывались крутыми каменными стенами. Строения исчезли, и вскоре мы миновали побережье, которое по своей первозданной дикости превосходило все, что когда-либо я видел. Корабль плыл у самого берега, и в подзорную трубу я мог видеть птиц на ветвях деревьев, росших по краям утесов.
Мы достигли того, что сначала показалось мне устьем реки и корабль медленно поплыл вверх по течению. Пронизанная щедрыми лучами солнца вода здесь была глубока и спокойна, потрясающего бутылочно-зеленого цвета. Оба берега реки покрывал густой тропический лес, совершенно неподвижный в тихом воздухе.
Однако через несколько минут плавания по этому каналу я понял, что это не река, а пролив между островом отдыха и соседним островом, заслоняющим широкую, тихую лагуну, за которой был виден широко раскинувшийся город Марисей.
Теперь, когда путешествию пришел конец, я почувствовал странную неуверенность. Корабль стал символом безопасности и постоянства, чем-то вроде второй родины; он давал мне прибежище и кормил, на него я с благодарностью возвращался после того, как отваживался сойти на берег. Я привык к кораблю и теперь смотрел на него как на жилище, которое оставил в Джетре. Покинуть его было шагом в нечто чуждое. До сих пор я лишь смотрел на проплывающие мимо пейзажи островов, а теперь должен был сойти на берег и вступить в незнакомый мир.
Это было возвращение к моему прежнему «я», которое я незаметно потерял, поднявшись на борт корабля. Я чувствовал необъяснимую нервозность и страх перед Марисеем – без всяких видимых причин. Это было всего лишь место пересадки, транзитный порт. Кроме того, в Марисее меня ждали. У Лотереи Коллажо было здесь бюро, которое должно было организовать для меня следующий этап путешествия.
Пока корабль причаливал, я стоял на корме, потом пошел в каюту. По дороге я встретил Сайанхемов, которые попрощались, благословив меня и пожелав мне счастья. Десятью минутами позже я волок свой чемодан по пирсу и оглядывался в поисках такси, которое отвезло бы меня в город.
Глава седьмая
Бюро Лотереи Коллажо находилось на теневой стороне улицы, в десяти минутах езды от порта. Я рассчитался с шофером, и он быстро уехал, пыльный лимузин подпрыгивал и гремел на неровной, мощенной булыжником мостовой, потом достиг конца ярко освещенной улицы, повернул и исчез в беспорядочном потоке проносящихся мимо машин.
На улицу Бюро Лотереи открывалось двумя огромными стеклянными дверями. Я заглянул внутрь и в глубине помещения, наполовину скрытого растениями в кадках, увидел письменный стол и несколько шкафов с документацией. Там сидела женщина и листала журнал. Я хотел войти, но дверь была заперта. Молодая женщина подняла взгляд, кивнула мне и встала. Я увидел, что она прихватила с собой связку ключей.
Всего несколько минут отделяли меня от сонного, медленного ритма жизни на борту корабля, но, едва попав в Марисей, я уже испытал нечто вроде культурного шока. Ничто из виденного мной на других островах не подготовило меня к этому деловому, жаркому и шумному городу, не похожему ни на один из городов, которые я знал на своей родине.
В Марисее, казалось, царил хаос из автомобилей, людей и шума. Все пешеходы двигались удивительно быстро и с таинственной целеустремленностью. Машины и мотоциклы мчались так стремительно, как никогда не осмеливались в Джетре, и движение было непрерывным чередованием визга тормозов при полной остановке, мгновенного безоглядного разгона, резких поворотов и неожиданной смены направления. Все это сопровождалось непрерывным концертом гудков. Двуязычные указатели не образовывали никакой видимой системы, какую можно было встретить в других местах. Большинство магазинов здесь отличались от соответствующих торговых заведений Джетры, а товары в живописном беспорядке были выставлены прямо на тротуарах. В переулках и сточных канавах валялись картонки и бутылки. Те люди, которые не спешили по своим неизвестным делам, праздно загорали на солнце, расположившись на скудных полосках травы в общественных местах, или подпирали стены домов, или пристраивались среди отбросов на камнях бордюра, если у них не было денег, чтобы сидеть в уличных кафе и ресторанчиках под открытым небом. Одна из улиц была полностью перекрыта и служила импровизированным футбольным полем, так что моему шоферу пришлось, осыпав игравших там ребят руганью и совершив опасный маневр, вернуться на главную улицу. Другой сложностью городского движения были автобусы: увешанные гроздьями людей, висящих в дверях и окнах, они мчались по главной улице, глубоко презирая все правила движения. При постройке города, казалось, не следовали никакому плану, что доказывал лабиринт перекрещивающихся узеньких улочек, застроенных множеством ветхих, запущенных кирпичных домов. В Джетре я жил на большой авеню, которая, согласно традиции, была достаточно широка для того, чтобы по ней мог промаршировать отряд солдат, человек по тридцать в ряд.
Все это я увидел и воспринял за несколько минут, сидя в мчавшемся по улицам такси, в автомобиле, какой до сих пор видел только в кино. Это был большой, пузатый, старый лимузин, покрытый пылью и засохшей грязью, с заляпанным мертвыми насекомыми ветровым стеклом. В просторном салоне можно было удобно вытянуть ноги и при желании не снимать с головы цилиндр, не опасаясь ткнуться им в потолок. Обитое искусственным мехом сиденье было приятно мягким; утопая в нем, я испытывал ощущение преувеличенной пресыщенной роскоши. Рамы окон были из хромированного металла с окраской под дерево; верхняя часть ветрового стекла с внутренней стороны была оклеена фотографиями женщин и детей. На сиденье рядом с водителем дремала собака, а из приемника рвалась резкая, терзающая слух поп-музыка. Шофер держал баранку только одной рукой, локоть другой он поставил на край открытого окна и постукивал пальцами по потолку в такт музыке. Машина с визгом вписывалась в повороты, на неровностях дороги хлопали дверцы, металлически позвякивала подвеска и гудел старый задний мост. Город пробуждал новое чувство, чувство рассеянного равнодушия ко многим вещам, которые я считал само собой разумеющимися, – спокойствию, безопасности, законам, оглядке на окружающих. Марисей, казалось, находился в постоянном конфликте с самим собой. Шум, жара, пыль, слепящий свет; кишащий людьми, шумный и суматошный город, суровый и беспорядочный, страшный, нездоровый, но преисполненный жизни.
Но я не чувствовал неуверенности – только своего рода умственное возбуждение. От манеры шофера
