Она улыбнулась и вдруг стала такой симпатичной, что я тоже улыбнулся, ничего не понимая.
– Что смешного? – спросил я.
– Я уже начала думать, не сделали ли мы вас случайно сверхчеловеком. Приятно знать, что вы можете быть рассеянным и способны забывать.
Сери перегнулась через стол и чмокнула меня в щеку.
– От всего сердца рада за тебя, – сказала она. – Со счастливым возвращением!
Я переводил взгляд с одной женщины на другую, а внутри зарождался гнев. Они обменивались взглядами, словно ожидая, что я буду реагировать так же или похоже.
– Ты все это подстроила? – спросил я Сери.
Она радостно улыбнулась.
– Это неважно, если ты станешь нормальным. Ты способен забывать.
Почему-то этот инцидент вызвал у меня досаду; я чувствовал себя то ли комнатной собачкой, которую обучили нескольким трюкам, то ли ребенком, который наконец смог одеться сам. Позже я с радостью понял истинное значение случившегося. Способность забывать – или, точнее, способность помнить избирательно – атрибут нормальной памяти. Пока я жадно обучался, собирал факты и все это помнил, я был ненормален. Но как только я начал забывать, я стал совершенным. Я вспомнил свое беспокойство последних дней и понял, что мои способности к обучению в последние недели почти исчерпались.
После еды Ларин собрала свои бумаги.
– Я бы рекомендовала вам отдохнуть, Питер, – сказала она. – Может быть, уже в конце этой недели.
Я смотрел, как она складывает бумаги в стопку и прячет их в папку.
– Завтра утром я снова приду, – сказала она Сери. – Думаю, вы можете сказать Питеру правду о его болезни.
Обе женщины обменялись улыбками, и у меня снова появилось чувство, что они знают обо мне больше, чем я сам. Мне стало противно.
Едва Ларин ушла, я спросил:
– Что все это значит?
– Успокойся, Питер. Все очень просто!
– Вы что-то утаили от меня, – другую свою претензию – постоянное сознание противоречия – я не мог выразить. – Почему просто не сказать мне правду?
– Потому что нам пришлось ждать, пока ты полностью восстановишь свои прежние душевные силы.
Прежде чем я успел возразить, она в нескольких словах рассказала о лечении: мне достался главный выигрыш Лотереи, и в клинике меня так изменили, что я могу теперь жить вечно.
Я воспринял эту информацию без малейшего сомнения, без скептицизма, ведь я не мог осознать всей значимости события, и, кроме того, меня это не слишком интересовало. Откровенность, с какой Сери объявила мне обо всем этом, внушила мне надежду, что она как-нибудь сможет объяснить свои предыдущие оговорки… но ничего не произошло.
Что же до моей внутренней Вселенной, то здесь я не научился ничему.
Скрывая до сего дня эту новость, обе женщины не лгали мне впрямую. Откуда мне было знать, сколько еще в их рассказах было недомолвок и уверток?
– Сери, ты должна сказать мне правду…
– Уже сказала.
– И ты ничего не хочешь мне больше сказать?
– Ты о чем?
– Откуда, ко всем чертям, я могу это знать?
– Не волнуйся так.
– Это настолько неважно? Разве я делаюсь менее совершенным, когда сержусь? Не значит ли это, что в будущем мне предстоит еще многое открыть?
– Питер, ты теперь бессмертный. Разве это тебе ничего не говорит?
– Нет, ничего.
– Это значит, что я с каждым днем буду становиться все старше и в конце концов умру, в то время как ты сохранишь молодость и жизнь. Что почти все, кого ты знаешь, умрут раньше тебя. А ты будешь жить всегда.
– Я думал, мы оба убеждены в моем несовершенстве.
– Ах, да ты просто глуп!
Она прошла мимо меня на веранду. Я услышал, как она там ходит взад и вперед; в конце концов она рывком уселась в одно из кресел-качалок.
Несмотря на внутреннее сопротивление, я предположил, что все еще оставался большим ребенком, все еще не научился сдерживать раздражение. Несколькими мгновениями позже я с раскаянием вышел на террасу и обнял ее за плечи. Расстроенная Сери сначала сопротивлялась, но через некоторое время повернула голову и прижалась лбом к моему плечу. И ничего не сказала. Я слушал стрекот цикад и смотрел на мигающие огоньки в безбрежной дали моря.
Когда она успокоилась, я сказал:
– Прости меня, Сери. Я люблю тебя и ни в коем случае не хочу на тебя сердиться.
– Не говори больше об этом!
– Придется, потому что я хочу тебе кое-что объяснить. Я могу быть только тем, что сделали из меня вы с Ларин. Я не имею ни малейшего представления, кем был или откуда прибыл. Если есть что-то, что ты мне не объяснила или не дала прочитать, я сам не могу узнать об этом.
– Но почему это должно сердить тебя?
– Потому что это меня пугает. Если ты в чем-то солгала мне, я не в силах определить это и потребовать правды. Если ты что-то опустила, у меня нет никакой возможности вспомнить это «что- то».
Она выскользнула из моих рук и села напротив. Слабый свет из комнаты падал на ее лицо. Она казалась усталой.
– Вопреки всему, это правда, Питер.
– Вопреки чему?
– Мы ничего от тебя не утаивали. Мы сделали все, что в наших силах, чтобы быть с тобой искренними, но это почти невозможно.
– Почему?
– Только теперь… Я сказала тебе, что тебя сделали бессмертным. Но ты едва отреагировал на это.
– Эта рукопись на машинке? – спросил я.
– Да. Но ты же видел, что обычно Ларин работала с…
– Та рукопись, которую Ларин приносила с собой каждое утро?
– Да.
– Почему же тогда мне не позволили прочесть ее? Я написал ее до болезни, это информация о моей личности. Я должен прочитать ее!
– Ты только запутаешься. В ней нет никакого смысла, – это просто какие-то выдумки.
– Но если я написал это, то я точно разберусь.
– Питер, успокойся! – Сери раздраженно отвернулась, но уже через несколько мгновений схватила меня за руку. Ее ладони были влажными. – Рукопись сама по себе – пустяк, – сказала она. – Но она помогла нам сымпровизировать. Пока мы были вместе, еще до того, как попали на этот остров, ты кое-что рассказал мне о себе, и Общество Лотереи записало различные подробности. В рукописи есть несколько отправных точек. Из всего этого мы составили твою личность, но остались не совсем довольны.
– Я должен прочитать рукопись.
– Ларин не даст ее тебе. Во всяком случае,
– Но если ее написал я, то это моя собственность.
– Ты написал ее до лечения. – Сери посмотрела в темноту снаружи, откуда до нас доносился теплый
