– Нельзя ли покончить с этим именно теперь? – спросил я. – Это очень важно.
– Нет, я что-нибудь приготовлю. А ты пока можешь принять ванну. Твоя одежда все еще здесь.
– Хорошо, – сказал я.
Ванная тоже была безупречна. Свободна от гор грязного белья, от пустых тюбиков из-под зубной пасты, картонок и обрывков упаковки из-под туалетной бумаги. Когда я открыл кран, в раковину ударила пенная струя голубоватой воды. Принимая ванну, я слышал, как Грейс ходит по кухне. Потом я побрился и надел чистую одежду. Я взвесился на весах в ванной и установил, что за время своего отсутствия сильно похудел.
Мы ели за столом в гостиной. Еда была простая, рис и овощи, но ничего вкуснее я за последнее время не пробовал. Я спросил себя, где я спал, что ел. Где вообще был?
Грейс ела медленно, но в противоположность своей прежней привычке закончила обед сразу же, как только ее тарелка опустела. Эту женщину я едва знал, однако она была узнаваема даже после своих превращений. Она была той Грейс, о которой я часто мечтал: свободной от истерик, как мне казалось, от дурного настроения, которое делало ее такой капризной. Я почувствовал в ней новую решительность. Она приложила чудовищные усилия, чтобы найти себя и выправиться и это осознание наполнило меня удивлением и теплотой.
После еды я сделался доволен и спокоен. Ставшие уже привычными ощущения чистого тела, чистой одежды и полного желудка дали мне возможность поверить, что я наконец вышел из длинного темного туннеля ненависти, укрепившись в надежде, что мы сможем начать все сначала.
Не после Кастлтона; тогда было слишком рано.
Грейс сварила кофе, и мы отнесли фаянсовые чашечки в спальню. Там мы оба почувствовали себя уютнее. Снаружи иногда хлопали автоматические двери и время от времени слышались шаги прохожих. Мы с Грейс сидели на постели. Кофейные чашечки стояли на полу возле нас, пепельница – между нами.
Она сидела тихо, и я спросил:
– О чем ты думаешь?
– О нас. Ты смущаешь меня.
– Почему?
– Я не ждала тебя. Пока не ждала.
– Почему это тебя смущает?
– Потому что ты изменился и я точно не знаю как. Ты говоришь, что ты стал лучше и все теперь будет хорошо. Но это мы говорили и раньше, слышали это друг от друга.
– Ты мне не веришь?
– Я верю, что ты думаешь именно то, что говоришь… Конечно, в этом я тебе верю. Но я все еще боюсь тебя, боюсь того, что ты можешь сделать со мной.
Я осторожно погладил ее руку; это была первая интимность между нами, и Грейс свою руку не отдернула.
– Я стараюсь верить, – она не смотрела на меня.
– Все, что я творил в последние месяцы, – из-за тебя. Это отдаляло меня от тебя, но я понял, что ошибался.
– О чем ты?
– О том, что я написал в своей рукописи и что произошло во мне.
– Я не хочу говорить об этом, Питер, – теперь она посмотрела на меня, и я снова отметил странный взгляд ее сузившихся глаз.
– Перед этим ты говорила, что хочешь прочесть.
Я спустил ноги с кровати, встал и взял толстую пачку листов с того места, куда ее положил. Снова подсел к Грейс, но она отдернула руку.
– Я хочу тебе прочесть кое-что, – сказал я. – Ты сразу все поймешь.
Говоря это, я переворачивал страницы в поисках тех, что не были перепутаны. Большая часть таких страниц оказалась в первой четверти рукописи. Я заметил на многих листах капли засохшей крови, а по краям пачки виднелась широкая засохшая коричневая корка. Уже при беглом просмотре мне бросилось в глаза, как часто встречается имя Сери. Было важно объяснить Грейс, кто такая Сери, чем та была для меня и что я теперь знаю о ней. И это, и мое состояние духа, отраженное в эскапистских фантазиях, и проблематичное отношение к Фелисити. Высшая правда, содержащаяся в этой истории, мое определение себя делали меня статичным, а мой взгляд обращенный внутрь, эмоционально застывшим.
Грейс должна ознакомиться с этим, чтобы наконец освободить меня.
– Питер, когда ты такой, ты меня пугаешь, – она закурила; в этом не было ничего особенного, но сейчас это движение выдало возвращение былого напряжения. Брошенная в пепельницу спичка продолжала гореть.
– Когда я какой? – спросил я.
– Ты снова будоражишь меня. Перестань!
– Что случилось, Грейс?
– Убери эти бумаги! Я не выдержу этого!
– Я же должен объяснить тебе…
Она прижала руки к вискам, ее пальцы вцепились в волосы. Новая аккуратная прическа растрепалась. Теперь я видел, что мое возвращение было ошибкой, потому что, когда Грейс двигала руками, блузка у нее на груди слегка натягивалась и я жаждал ее тела. В нас обоих было слишком много безумия.
– Что ты хочешь объяснить, Питер? Что еще можно сказать?
– Я должен тебе это прочитать.
– Не мучай меня! Я не сошла с ума… ты же
– Мне казалось, что я определяю себя, свое «я». В последний год, когда я ушел.
– Питер, ты сошел с ума? Страницы пусты!
Я расправил на кровати смятые листы, разложив их, словно фокусник – карты. Слова – история моей жизни – передо мной. Все было тут: страницы машинописного текста, бесчисленные правки, дополнения, заметки на полях и подчеркивания. Черной тушью, синей шариковой ручкой, простым карандашом… и коричневые продолговатые капли засохшей крови. Здесь было все мое «я».
– Тут ничего нет, Питер. Ради всего святого, это же чистая бумага!
– Да, но…
Я уставился на страницы, вспоминая свою белую комнату в домике Эдвина. Каждое помещение в этом домике приобретало состояние высшей реальности, глубокой правды, которая переходила в подлинное существование. То же было и с моей рукописью. Слова были тут, нестираемые с бумаги, точно те, какие я написал. Однако для Грейс, которая не видела души, создавшей эти слова, они не существовали! Я писал и не писал их!
История была тут, но слов не было.
– Куда ты смотришь? – воскликнула Грейс, и в ее голосе появились резкие нотки. Она отвернулась и потянула за кольцо на пальце.
– Я читаю.
Я наконец нашел страницы, которые хотел ей прочитать: это была седьмая глава, где мы с Сери встретились в Марисее. Эта встреча повторяла нашу с Грейс встречу на острове Кос в Эгейском море. Сери работала в бюро Лотереи, а Грейс в Греции проводила отпуск; Марисей был шумным городом, а на острове Кос был всего один маленький порт. События различались, но оставалась высшая правда чувств. Грейс все это знала.
Я отделил эти страницы от других и протянул Грейс. Она положила их между нами на постель, пустой половиной кверху.
– Почему ты не хочешь ничего видеть? – спросил я.
– Что ты пытаешься показать мне?
– Я только хочу, чтобы ты поняла. Пожалуйста, прочти это.
Она быстрым движением схватила страницы, скомкала и бросила через комнату.
– Я не умею читать пустую бумагу!
Глаза ее были мокры, она рвала кольцо, пока оно не соскользнуло с ее пальца. Наконец мне стало
