Вечером на местную ферму приезжал трактор с прицепом, чтобы забрать молоко, а утром кто-нибудь непременно подбросил бы обратно. Но мысль, что Антонина уже обнаружила пропажу денег и ему предстоит объясниться с ней, удерживала его на месте.
Приятели возвращались поздно и всегда навеселе. Серега слышал, как Соус отпускал шуточки в его адрес, но притворялся спящим.
Работы оставалось дня на два, когда вдруг оказалось, что в комплекте не хватает еще и муфты, без которой никак нельзя было закончить монтаж. Гуляй поехал в Синюхино и вернулся ночью довольный, с муфтой и четырьмя бутылками «Юбилейной». Соус и Ерофеич проснулись и стали хлопотать насчет закуски. Разбуженный хозяин выказывал сначала неудовольствие, но после того, как ему налили стакан, помягчал и даже выставил миску соленых огурцов и буханку черного хлеба.
Серега спал на самом деле и не сразу понял, что к чему, когда Ерофеич стал его трясти, приговаривая:
— Будя дрыхнуть, Гуляй гостинцы привез.
Ерофеич говорил шепотом, хотя никто не спал, кроме Сереги, которого он будил. Но шепот его, казалось, продирался к самому мозгу. Так что ни о каком сне не могло быть и речи. Не успел Серега очухаться, а перед ним уже стоял полный стакан водки, накрытый ломтем черного хлеба.
— Давай, — подмигнул Гуляй. — Чтоб у тебя в семействе все ладилось.
Не скажи он этих слов, Серега, может, и выпил бы спросонья, несмотря на твердое решение не пить больше вообще, которое он после долгих раздумий и душевных метаний принял накануне. Но слова были сказаны, и подействовали они как соль на свежую рану. К тому же и тормоза у него еще спали.
Словом, этот тост был произнесен в самый неподходящий момент, то есть в самый подходящий для ссоры.
— Откуда все это? — спросил Серега.
Он явно не желал пить и спрашивал серьезно. Гуляй сразу почувствовал в его голосе вызов и тут же решил принять его.
— От верблюда, — сказал он насмешливо. — Много будешь знать — скоро устанешь скакать.
— Если у тебя есть деньги, — сказал Серега, стараясь держаться с достоинством, — то отдай мне, пожалуйста, мои семьдесят рублей. — Мне сейчас очень нужно…
— Вот тебе рупь, — сказал Гуляй, подвигая ему свой стакан.
— А вот еще два червонца, — он поставил перед Серегой три непочатых бутылки. — По ресторанной цене, там на этикетках штампы — можешь проверить. Остальное получишь, как закроем наряд.
— Туда же, — сказал Соус, поднял свой стакан, подумал и поставил его на место. — Подавись. — Ой, беда, беда… — пропел Ерофеич. — Не с того ты начинаешь свою жизнь, Сергей, не с того. Товарищи к тебе с душой, а ты так-то вот… Мордой об стол, — аккуратно, чтобы не расплескать водку, он поднял свой стакан над столом и переставил ближе к Сереге.
— Сука ты, — сказал Соус. — Дать тебе промеж глаз и дело с концом.
— Нет, Соус, — сказал Гуляй с едва заметной усмешкой. — Ты не прав. Разве он виноват? Это уж от природы — либо человек как человек, либо жлоб. А если у него заместо души мошна, то как ни хоти он казаться человеком, все одно рано или поздно расколется. Правду сказать, мне с самого начала показалось, будто он нами не доволен. Но думаю, привыкает парень к новому месту и новым людям. А оказывается, мы ему поперек дороги стали. Извини, брат, мы посторонимся. И винить тебя не будем. Слышь, Соус, ты его не ругай. Его не ругать, а жалеть надо. Может, он и сам себе не рад.
С этими словами Гуляй вышел из-за стола и стал укладываться спать. Соус и Ерофеич хоть и с сожалением, но последовали его примеру, а Серега остался сидеть в окружении стаканов и бутылок.
Он думал, что совершил сейчас ужасную подлость, обидел людей, которые в общем-то хорошо к нему относились. Получилось, как будто ему протягивали руку для дружеского рукопожатия, а он оттолкнул ее, как какой-нибудь дикарь.
«Как исправить свой промах? Как сказать этим людям, что он никого не хотел обижать? Как объяснить им, что он не скупердяй какой-нибудь и не чистоплюй, а такой же простой трудяга, как они?» — эти вопросы не давали покоя Сереге, так как из-за разлада с артелью жизнь его в Дерюгино стала невыносимой.
После злополучного ночного столкновения Соус вообще перестал с ним разговаривать. Работал он, как говорится, на подхвате: подтаскивал, поддерживал, подлаживал, то есть фактически обслуживал Серегу, который собирал узлы. И если прежде он делал это довольно сносно и со всякими шуточками- прибауточками, то теперь, потеряв всякую сноровку, то и дело норовил уронить Сереге на ноги трубу или защемить ему руку каким-нибудь кожухом.
Ерофеич избегал обращаться к Сереге прямо, но общался с ним с помощью отвлеченных, казалось бы, фраз: «Нет ли там отвертки?», «Интересно, сколько уже натикало?» или «Молоточком бы здесь вдарить». Серега подавал ему отвертку, протягивал болт, ударял молотком по тому гвоздю, на который Ерофеич показывал, и все это делал молча, потому что слов от него не требовалось.
И только Гуляй относился к Сереге почти как раньше, то есть советовался с ним во время работы, угощал папиросами и при этом, как обычно, называл по имени. Лишь иногда, когда он в сторонке беседовал с Соусом или Ерофеичем, Серега ловил его взгляд и кривую усмешку, но ни ненависти, ни даже осуждения в том взгляде не было, не было в нем и презрения, а только жалость. И этот взгляд мучил Серегу более, нежели открытая вражда Соуса или показная надменность Ерофеича. Потому что для гордого человека нет ничего унизительнее жалости. А Серега, несмотря на свою покладистость, был человеком гордым. И именно гордость, а не ее отсутствие, вывела Серегу из глупого, положения, в котором он оказался.
А случилось это так. Накануне сдачи объекта Гуляй опять куда-то исчез. Вернулся он только утром, приехал на чьем-то самосвале трезвый, или почти трезвый, вынул из кармана деньги и протянул их Сереге.
— Считай. Здесь сто. Это должок. С процентами, как положено. А по наряду само собой…
— Сто? — не понял Серега.
— С процентами, — пояснил Гуляй с ухмылкой. — Бери, бери, жена спасибо скажет.
— Сто? — переспросил Серега.
— Пересчитай, — сказал Гуляй.
Аккуратно загибая углы пятерок и червонцев, Серега пересчитал деньги, достал из пачки десятку, проверил ее на свет, вложил обратно. Потом вдруг разорвал всю пачку пополам, бросил обрывки к ногам Гуляя и пошел работать.
— Дурак, — сказал Соус, который при всем при этом присутствовал, и стал собирать обрывки. — Подделка и порча государственных казначейских билетов карается законом…
— Заткнись, — оборвал его Гуляй. — Я бы то же самое сделал.
Теперь уже выяснять отношения пришел черед Гуляя. Однако для него это, как оказалось, не составляло труда. Не долго думая, он послал Соуса в Синюхино, чтобы на склеенные деньги купить всего, для того чтобы закатить пир, если не на весь мир, то такой, какой бы запомнился дерюгинцам на долгие годы: И Соус выполнил его поручение, хотя и на свой лад.
Он привез три ящика портвейна, пакет мятных пряников, торт «Сюрприз» и банок десять скумбрии в масле. Все остальное, а именно: соленые огурцы и грибы, квашеную капусту, вареную картошку в мундирах — принесли с собой местные жители.
Все они были в возрасте Ерофеича, а кое-кто и постарше. Дерюгино считалось деревней неперспективной, и потому молодежь отсюда давно перебралась на центральную усадьбу, в район, а то и в столицу. А может, потому она и считалась неперспективной.
Так или иначе было непонятно, зачем директору совхоза понадобилось возводить кормоцех в деревушке, где жили одни старики и старухи, которых еле-еле хватало на то, чтобы обслуживать ферму на двадцать коров и следить за своими огородами.
Тем не менее цех был построен, и дерюгинцы были рады обмыть это дело, благо Гуляй угощал. Впрочем, он себе этой чести не присваивал и сразу заявил всей компании, что не он, а его лучший друг Серега настоящий виновник торжества. Старики по очереди желали ему хорошей жены и здоровых деток, и Серега пил с ними напропалую, не пускаясь в долгие объяснения относительно своего семейного положения. Ему было просто с ними, с Гуляем, Соусом, Ерофеичем, и чем больше он пил, тем яснее
