потягиваясь со сна, появился Андрей Тихоныч. Он подошел к костру и поворошил ботинком затухшие угли.
Филька, дежуривший у входа в палатку, замахал руками и зашипел, стараясь незаметно привлечь внимание учителя, но Андрей Тихоныч лишь удивленно взглянул на него.
— Не ходите туда! Там медведь! Осторожно! — закричал во весь голос Филька услышав, что сопение с другой стороны палатки усиливается.
— Медведь? — удивился учитель. — Где?
— Да там, сзади палатки! Не ходите туда! Нет! — закричал Филька.
Но было уже поздно. Андрей Тихоныч обошел палатку, уставился на что-то и вдруг расхохотался.
Набравшись смелости, Филька и Коля выглянули из-за его спины и тоже стали хохотать. Пощипывая траву, позади палатки стояла большая черная коза с болтавшимся у нее на шее обрывком веревки. Коза подняла голову и издала тот самый звук, который так пугал ребят ночью.
— Вот мы олухи! Откуда она здесь взялась? — спросила Катя.
— Не знаю, потерялась наверное! Надо ее поймать и отвести хозяевам! – сказал Коля и погнался за козой. Рядом с ним, норовя огреть ее гибкой хворостиной, мчался Петька.
— Я тебе отомщу! Покажу, как нас ночью пугать! — вопил он.
Внезапно деревья стали редеть, и ребята выскочили к шоссе, с другой стороны которого начиналась деревня. Пораженные, мальчишки замерли как вкопанные, а коза, с сумасшедшим блеяньем перескочив на другую сторону затерялась где-то в деревенских огородах.
— Ну и ну! Выходит, мы сделали крюк и вышли к шоссе! — удивился Андрей Тихоныч, когда ребята рассказали ему о том, что видели.
Вот так и завершился первый поход. Кстати, вещи Антона Данилова так и остались в лесу. Сколько он потом не искал, ему так и не удалось найти ту высокую сосну, под которой были зарыты его сокровища.
— Вот так и возникают легенды о кладах! — сказал Филька Хитров. — Ничего не унывай, Данилов! Ты не нашел, значит археологи найдут лет так через десять тысяч!
Рассказ двадцать восьмой
ЖИЛ-БЫЛ ОНЕГИН
Филька Хитров читал очень редко — у него попросту не хватало на это времени. Ну как тут будешь читать, когда по телевизору идет боевик, или в компьютерной игре ты всякий раз застреваешь на третьем уровне, или приятель зовёт на улицу обливаться из брызгалок?
Как-то раз Максим Максимыч задал выучить наизусть отрывок из «Евгения Онегина», тот самый, где поэт рассуждает о чьем-то хворающем дядюшке с правилами. Понадеявшись на русский авось, Филька ничего не выучил, а на следующий день, по-орлиному обозрев с высоты своего роста класс, Максим Максимыч вызвал его к доске.
«Ну вот, вляпался!» — уныло подумал Филька, но к доске всё же вышел и не менее громко, чем только что учитель, объявил:
— Александр Сергеевич Пушкин родился в 1799 году и вскоре написал замечательный шедевр русской словесности — «Евгения Онегина».
— Ты не в цирке! Читай отрывок! — потребовал Максим Максимыч.
— В сущности, что такое отрывок? — продолжал рассуждать Филька. — Разве он может выразить всю прелесть шедевра русской словесности?
Максим Максимыч полюбовался своими начищенными до блеска ботинками подождал, пока смех в классе утихнет, и сказал:
— Хитров, если ты думаешь, что ты тут самый умный, то ошибаешься. Самый умный здесь я. Ну признайся, ведь ты книги даже в руках не держал?
— Я не держал в руках книги? Да я книг тысячу в руках держал, если не больше! — возмутился Филька.
Максим Максимыч искоса взглянул на свое отражение в оконном стекле выпрямил спину и спросил:
— Так ты будешь читать отрывок или разглагольствовать?
— Я буду читать, но не сразу, — пообещал Филька. — Вначале мне хотелось бы изложить свой взгляд на литературу вообще. В прошлом веке почему так много читали? Потому что не было ни телевизора, не видака, не компьютеров. Тут уж волей-неволей зачитаешь, делать-то больше нечего. И вообще не могу я наслаждаться классикой из-под палки, когда меня заставляют. Вот вырасту тогда, может быть, наслажусь.
Рассуждая, Филька зорко наблюдал на Максим Максимычем. Заметив, что рука учителя потянулась к лежащей на журнале ручке, Хитров быстро выпалил первое что пришло ему в голову:
— Подождите, Максим Максимыч! Я не сказал самого главного! Я потому не читаю сейчас отрывок, что учу «Евгения Онегина» целиком!
Карающая ручка замерла в трех миллиметрах от журнала.
— Ты не мог бы повторить, что ты только что сказал, — попросил Максим Максимыч. — У меня, кажется, заложило сразу оба уха.
— Я учу «Евгения Онегина» целиком. По методу… э-э… ускоренного запоминания, — повторил Филька.
— Да? И когда же ты нам его прочтешь?
— Через неделю!
Максим Максимыч недоверчиво хмыкнул:
— Хорошо, Хитров, я подожду неделю. Но если к тому времени ты не вызубришь нам «Онегина» от точки до точки, я поставлю тебе столько двоек, сколько в «Онегине» глав. А их там десять.
Когда урок закончился, к Фильке подбежал его приятель Коля Егоров:
— Ну и влип же ты, гусь лапчатый! Кто тебя за язык дергал врать, что ты учишь «Онегина»?
— Как-то само вырвалось. У меня всегда так: вначале скажу, а потом уже думаю, — признался Филька.
— Как ты думаешь выкручиваться? Взаправду будешь «Онегина» учить?
— Не знаю, — протянул Филька. — А сколько в нем страниц?
— Кажется, страниц двести.
— Это по тридцать страниц в день? Мне столько не запомнить.
— А если притвориться больным?
— Не-а, не пойдет. Максимыч не поверит. И потом получится, что я вроде как струсил. Надо что- нибудь другое придумать.
И, озабоченно размышляя, Филька вышел из класса. Он думал, думал, думал, и чувствовал, что голова у него раздувается точно воздушный шар.
Через три дня вечером он позвонил Коле и спросил:
— У тебя есть магнитофон?
— Есть. А у тебя нет, что ли? — удивился Коля.
— И у меня есть, но мой без микрофона. А мне нужен такой, который голос пишет. Я хочу «Онегина» на кассеты начитать.
— А, понял… — засмеялся Коля. — Ты хочешь вставить кассеты в плеер засунуть наушник в ухо и на уроке вроде как сам себе подсказывать.
— Ничего ты не понял, — снисходительно заявил Филька. — Я тоже об этом думал, но этот фокус не сработает. Наушник Максимыч заметит, он же с проводом.
Лучше я засуну себе под свитер магнитофон на батарейках и незаметно включу его. Я все просчитал. Если правильно встать, то со своего стола Максимыч будет видеть только одно мое ухо и часть щеки.
— А губы?
