Она ответила, и я, не медля, подхватил ее на руки и отнес в постель.
Но при попытке раздеть девицу я встретил неожиданное сопротивление.
— Сначала в душ, — и она слегка толкнула меня ладонью в грудь.
— Может, потом? — Я был слишком разгорячен, чтобы потакать ее аристократическим замашкам.
— Нет, — твердо сказала она и соскользнула с кровати.
Я тяжко вздохнул, но последовал за ней.
Когда мы вернулись к основному месту событий и я попытался осуществить то, ради чего мы тут все собрались, последовал новый неприятный сюрприз.
— Подожди, — горячо дыша, прошептала она, и я вынужден был дать задний ход. Рядом с кроватью лежала на стуле ее сумка, девушка выудила оттуда какую-то фигню — в темноте не разберешь — и объявила: — Необходимо предохраняться.
Я чуть не застонал, поскольку из-за этих гребаных презервативов, как говаривал один мой знакомый, значительно снижается эстетический эффект от процесса совокупления. Но я уже понял, что сия красна девица умеет настоять на своем, и не стал сопротивляться, когда она начала, усердно пыхтя, натягивать на известный объект приготовленное ею изделие из латекса, на ощупь шершавое, как рашпиль, и даже получил от данной операции своеобразное удовольствие.
Впоследствии последовал душ, а затем акт второй все с тем же «предохранением».
Когда она вновь двинула в ванную, я не выдержал: включил ночник и залез в ее сумку. Там среди всякого другого барахла этих самых кондомов оказалось штук десять. На славу подготовилась девочка!
Я выгреб презервативы из сумки, открыл окно, и в него вылетели все эти вредные отходы химического производства.
Когда мы собрались на третий заход, она вновь попыталась использовать свою домашнюю заготовку. Но девушка заглянула в сумку и сразу все поняла.
Более эту ночь ничто не омрачало.
… Когда она утром, 10 августа, собралась уходить, я осведомился:
— А о чем ты вчера хотела у меня спросить?
Она призадумалась.
— Ах да… Как тебя зовут?
— Игорь, — невольно улыбнулся я.
Она кивнула вроде как с удовлетворением.
Уловив мой недоуменный взгляд, девушка пояснила:
— Хорошее имя. То, что надо… Меня, кстати, зовут… — Она ненадолго задумалась… — Эмма.
— Ну что ж, Эмма, так Эмма, — легко согласился я. — Паспорт спрашивать не буду. Главное, что ты совершеннолетняя.
— Мне с тобой понравилось. Я приду еще, — объявила она и вытащила из сумочки мобильник. — Номер телефона? — этак повелительно вопросила Эмма.
Меня ее интонация и манера себя вести стали раздражать.
— Полегче, девочка. Надо будет — я сам тебе позвоню. Оставь мне свой номерочек.
Она вновь полезла в сумочку и выудила оттуда… пистолет. А действительно — когда я вытаскивал проклятые кондомы, то в закрытом боковом отделении как будто бы нащупал нечто железное. Но тогда у меня, понятное дело, только одно было на уме.
Между тем Эмма наставила пистолет на меня, и я, внимательно оглядев его с расстояния в пару метров, убедился, что оружие боевое и не стоит на предохранителе!
— Что тебе надо от меня? — спросил я очень тихо, поскольку сразу потерял голос.
Она пожала плечами:
— Я же сказала: номер телефона.
Понятно, что я не смог ей более отказывать в таком пустяке.
Проводив ее молчаливым взглядом, я отметил, что вся выпивка с закуской в двух переполненных пакетах так и осталась стоять нетронутой у двери в комнату.
Когда до Владимира Евгеньевича дошло, что черная экстравагантная шляпка, обнаруженная им в центре болотной трясины, принадлежит не иначе как Ирине Долинской, он чрезвычайно взволновался. Что же могло случиться с этой девушкой?
После своего визита к пациентке Дерябин вообще ничего не слышал о ней, а ведь мог бы поинтересоваться о ее здоровье хотя бы у всезнающей молочницы Гали. Но доктор не слишком верил в исцеляющие возможности своего снадобья применительно к неведомой болезни Ирины и потому сознательно предпочитал находиться в неведении — если с девушкой что-то не так, отрицательные эмоции ему ни к чему.
Однако сейчас у него возник, в сущности, детективный интерес к ее судьбе, поскольку никаких особенных чувств — вроде сострадания к болящей или здорового мужского влечения как к особи противоположного пола — он к Ирине не испытывал. В конце концов, спустя сутки после посещения болота, Владимир Евгеньевич решил этот свой интерес удовлетворить и направился к молочнице.
Когда-то небольшое дачное поселение, в котором обосновался доктор Дерябин, находилось в километре от деревни Желдыбино, но постепенно пространство между ними застраивалось, и два населенных пункта теперь слились в одно целое под общим наименованием, позаимствованным у деревеньки.
Но на дислокации дерябинского дома такое объединение никак не отразилось — была его избенка на краю дачного поселка, стала располагаться на краю деревни, только и всего. Да и жилище молочницы как находилось в полутора километров от места обитания Владимира Евгеньевича, так и теперь оно там же.
Однако раньше он шел к Гале по тропе, проложенной на ржаном поле с редкими васильками под пение вольных пташек, а в нынешние времена брел по усыпанной гравием грунтовке между двухэтажных строений из красного кирпича под непрестанный брёх цепных собак с обеих сторон дороги. И вот это обстоятельство его некоторым образом нервировало.
Но сейчас, захваченный загадочной находкой на болоте, вырывавшей доктора из контекста его однообразного, в общем-то, бытия, он несся по деревенской улочке к дому молочницы, не обращая никакого внимания на окружающую действительность.
На дверях избы Гали он вдруг обнаружил висячий замок, и это пустяковое вроде бы обстоятельство повергло его в уныние. Детективное расследование сразу же натолкнулось на непреодолимое препятствие. Молочница жила одна, и дать информацию о ее нынешнем местонахождении никакие домочадцы не могли. Тогда, быть может, что-то подскажут соседи?
Но вскоре выяснилось, что оба соседних дома и изба напротив тоже закрыты на замки.
Что за черт? Деревенские жители крайне редко покидают свои дома, если только не копаются на огороде, но в этом случае они замки на двери не вешают. Да и не заметил Владимир Евгеньевич никакой деятельности на грядках и в садах.
Тут он обратил внимание, что деревня вообще выглядела как-то пустынно. Не наблюдалось даже местных пьянчужек обоего пола, в поисках нескончаемой опохмелки шастающих обычно от избы к избе в течение всего светового дня, прихватывая, впрочем, и сумерки, как утренние, так и вечерние.
Оглядев Желдыбино более внимательно, Дерябин обнаружил-таки на лавочке возле одного из домов древнего деда, которого все кликали Евсеич, — в потрепанной гимнастерке, увешанной орденами, медалями и сразу несколькими значками «Победитель социалистического соревнования».
Владимир Евгеньевич уважительно приветствовал ветерана войны и труда и незамедлительно приступил к расспросам:
— Что стряслось, Евсеич? Куда вся деревня подевалась?
Дед выдержал солидную паузу и потряс Дерябина неожиданным ответом:
— Всеобщая мобилизация, сынок.
Проведя последние сутки в непрестанных размышлениях о возможной судьбе Ирины Долинской, доктор не включал ни радио, ни телевизор и, соответственно, ничего не знал о каких-либо тревожных
