«Покровители, да что же это?»
Ийлур задергался в киселе, кое-как соображая, что странная зеленая субстанция ничуть не мешает дышать, только воздух получается прогорклым, и на языке остается вкус пепла. Его толкало в спину, тяжко ворочало и несло к черному проколу.
— Фэнтар! — судорожно выдохнул Дар-Теен, призывая бога-Покровителя.
Мыслей не осталось, было только желание бежать, укрыться от страшной черноты. Ийлур попытался нащупать ногами землю — не получилось. Его бережно «несли» к открывшемуся шире провалу. Также бережно, как сладкоежка подносит ко рту редкую сладость.
Дар-Теен бестолково бултыхался в киселе, как муха в паутине; он даже не пытался разобраться — а что, собственно, происходит — и каким образом он из постели угодил в воплощенный кошмар.
«Боги, да это же… Флюктуация!» — вдруг осенило его.
Самое страшное, что вообще можно было придумать. Странные и смертельно опасные явления, происходящие на границе живого и мертвого, на стыке двух миров — того, что продолжал жить, и того, что медленно уходил в небытие.
«Но это невозможно!» — вопил в душе кто-то маленький и жалкий, — «я не хочу!..»
И сознание, заартачившись, отказалось принимать все происходящее за действительность.
Дар-Теен со злостью укусил себя за руку, на глазах от боли выступили слезы — но он не проснулся… И ничего не изменилось.
Причмокивая, разинутая пасть бездны ждала его.
«Но Эристо-Вет! Боги, как же я без нее?!!»
Но когда липкий и холодный мрак сомкнулся над головой Дар-Теена, и вопль отчаяния затих, словно впитавшись в кромешную тьму, ийлур внезапно ощутил чужое прикосновение к шее.
Тонкие горячие пальцы осторожно скользнули за пазуху, на груди что-то тихо захрустело — и после этого наступила тишина. Безмолвие вечности.
Глава 1. Гнилые топи
Гнилые топи были плохим местом. Злые, истосковавшиеся по крови комары, ржавые лохмотья мха, одевшие кривенькие деревца, сочная травка под ногами — вот вам и все.
Что до обитателей этого восхитительного уголка Эртинойса, то их водилось здесь немного. Даже не водилось: забредали они со стороны и, единожды попав в трясину, возвращались в поднебесье уже
Шеверт подбросил в костер сырых веток. Тотчас же повалил едкий, выжимающий слезы дым; потом дровишки подсохли и занялись веселее — к склонившимся черным стволам рванулось пламя, обожгло дыханием промозглую ночь.
— Ого, хорошо как горит, — глубокомысленно изрек Топотун.
Он сидел на корточках по левую руку от Шеверта, протягивая к огню большие, похожие на лопаты, руки.
— Точно, хорошо, — согласился Миль, — если бы еще скалозуба подстрелить, то стало бы еще лучше.
Этот стоял по правую руку от Шеверта, выстругивая из толстого сука острый кол. Таким можно было и упыря забить, одного из тех, что нет-нет, да встречались в Гнилых топях.
— Ты же знаешь, скалозубы водятся только в пещерах, — тихо, с легкой укоризной заметила Андоли. Она подсела ближе к огню и протянула ладони к пляшущим язычкам пламени. В багровом свете ее руки казались совсем тонкими, почти прозрачными и вызывающими жалость.
Над поляной воцарилось молчание. Лучшие воины всегда немногословны. Тем более, воины, только что выполнившие опасную миссию.
Шеверт хмуро оглядел команду. Три кэльчу и одна…
Топотун получил свое прозвище за изумительную способность громко топать даже в самых серьезных обстоятельствах. Ну что поделаешь? Походка у парня была такая. Да еще ноги большие, и руки — тоже. Сам Топотун вырос на голову выше среднего кэльчу, немного косолапил и сутулился, словно стеснялся своего роста. Костяные чешуйки на голове, по воле Покровителя заменившие кэльчу волосы, казались вечно вздыбленными, как будто их хозяин постоянно пребывал в ярости, косматые брови срослись на переносице, широкий лоб украшал рваный шрам, отметина в память о драке с
Миль тоже имел прозвище — Хитрец. Тонкие костяные пластины на висках успели побелеть, и Шеверт был уверен, что этот кэльчу гораздо старше его, лет этак на десять. Но вот незадача — Шеверт сам понятия не имел, сколько прожил под небесами Эртинойса, а потому возраст Хитреца остался загадкой, тем более, что сам он не желал об этом и говорить. Впрочем, кому есть дело до возраста Хитреца? Главное, что он был крепким кэльчу, отлично рубился на мечах и умел готовить огненное зелье. Не то, что пьют — а то, от которого противник превращается в живой факел.
Андоли… Шеверт вздохнул. Андоли была особенной — в основном потому, что не принадлежала народу кэльчу. И еще потому, что прошлое ее было сумеречным. Не темным, как у самого Шеверта, а именно сумеречным: например, Шеверт совершенно не помнил, кем был до того, как попал в подземелья Царицы, но воспоминания о том, что с ним делали в подвалах, и о побеге сохранились великолепно. Андоли — та наоборот, прекрасно помнила собственную историю и жизнь до того, как оказалась на воле, но при этом наотрез отказывалась поведать о том, как умудрилась сбежать от черных жрецов.
Это казалось Шеверту подозрительным, он не раз намекал на «странность» Андоли Старейшине Керу, но тот упрямо бормотал о том, что «девочку нашли в таком состоянии, что она не стала бы врать»…
Так вот, Андоли… Была молодой элеаной, очень маленькой — ростом ниже Топотуна и чуть повыше самого Шеверта. Светлокожая и черноволосая, как и большинство детей Санаула, с огромными, на пол-лица аметистовыми глазищами, она отличалась от своего народа лишь тем, что не имела крыльев. О том, куда делись крылья, никто Андоли не спрашивал: в ту ночь, когда ее нашли близ Гнилых топей, знахарка Эльда осмотрела ее и сказала, что на спине девушки есть два белых рубца. Неудивительно, если Андоли побывала во дворце Царицы… Если, конечно, она там действительно побывала в той роли, о которой потом рассказывала.
Шеверт вздохнул вторично и устало привалился спиной к поросшему мхом валуну. Дворец, Царица, жуткие подземелья и не менее жуткие опыты над теми, кто хозяйничал в Эртинойсе в старые добрые времена.
Не мудрено, что память пропала, не выдержала и предпочла спрятаться за черными занавесками. Все, что осталось — страх. Каждый камень в подземельях сочился болью тех, кто попался в руки жрецов проклятого народа. А что было до того? Сосущая и голодная пустота. Шеверт не помнил ни себя, ни родных. На диво, в разорванном решете памяти задержались воспоминания о прежнем Эртинойсе, каким он был до исхода богов — и до пришествия странного народа, именующегося себя серкт. С той поры прошло… Двадцать лет.
Он вздрогнул, с трудом вырываясь из липкой паутины воспоминаний. Ночь окончательно вступила в свои права, и над Эртинойсом, сквозь тонкое кружево облаков, помигивали звезды.
Там, в небе, было чисто и холодно — а здесь, в Гнилых топях, грязно и мокро.
— … Я о том же и говорю, — терпеливо пояснял Хитрец, щурясь на огонь, — вот ты, Андоли, все никак дружка не заведешь. Да, да, чего головой мотаешь? И кому от этого хорошо?
Элеана кокетливо стрельнула глазками в сторону Топотуна, обернулась к Милю.
— И что ты предлагаешь, Хитрец?
Шеверт поежился. Не нужно было брать с собой элеану в поход, не нужно… Пусть она и стала отменной лучницей, но зато почти перессорила Миля и Топотуна. Хитрец — он старше, и превосходно
