И.о. поместного чародея

Между тем, драма внизу постепенно шла на спад. Мельник смачно плюнул, развернулся и пошел к мельнице, волоча за собой дубину, а отец Этварт, заботливо поддерживая девицу под ручку, двинулся к городу, забыв и о своей торбе, и о нас, и, надеюсь, о суккубах.

Нет, все же история с привидением у мельницы закончилась как нельзя лучше, хоть и бестолково, сказала я себе. Хорошо, что призрака никогда не существовало. Вряд ли мы сумели бы его упокоить в компании со священником, у которого в голове творился сплошной разврат, отягощенный кризисом веры, да еще эта лягушка… почем знать, вдруг, и впрямь, боги испытывают непреодолимое отвращение к лягушкам?.. А так, вполне возможно, кто-то после сегодняшней ночи станет чуть счастливее. Хотя бы мельник, который наконец-то выспится.

Туман уже начал рассеиваться, а первые лучи солнца ласково согрели мою озябшую спину. Я вздохнула и сказала себе: 'Полчаса покоя. Самая малость. Пусть остальные делают, что хотят'. После этого легла на мокрую от утренней росы траву и уставилась в розовеющее небо.

Некоторое время Виро с Констаном размышляли о чем-то своем, а затем последовали моему примеру. Мы все-таки слишком устали, чтобы идти домой, где, боюсь, никого из нас не ждало ничего хорошего.

Глава 29, в которой ведутся странные разговоры, раскрывающие новые грани характеров наших героев

— А все же странные люди — эти девицы, — задумчиво сказал Констан, которого я не видела за густой травой и рослыми одуванчиками. — Вот вроде бы и руки у них есть, и ноги, и голова — все как у всех. Но только начнешь думать, что у них и мышление так же устроено… Эту, к примеру, взять — вовсе ж полоумной надо быть! Таскаться ночью к мельнице, чтоб упыря мерзейшего увидать, да еще и прельщать его стихами! С другой стороны — ведь нашелся и ей подходящий по уму человек. Загадочная штука эта сердечная склонность…

История с дочкой бургомистра, скрывшейся от наших глаз в тумане под руку со священником, заставила меня углубиться в размышления о сложных отношениях между людьми, в которых я была хоть и не сильна, но кое-что понимала. И, судя по словам Констана, не только я сейчас думала об этом.

Однако только мыслями дело не закончилось.

Началось все с моего ученика. Ну да это и понятно — он всегда отличался болтливостью…

В ясном летнем утре всегда присутствует какое-то хитрое, мельчайшее волшебство, которое заставляет людей быть немножко честнее и серьезнее, чем обычно. Может, тому виной запах росы на траве или звенящая тишина в воздухе, но, помолчав, Констан вдруг продолжил говорить, немного нехотя, как будто его что-то вынуждало.

История Констана.

— Бывает же так, что увидишь человека одного и всю свою жизнь изменить готов. Как-то проезжала через Эсворд дама одна… из тех, что песни поют, да не похабные, а настоящие песни, где что ни строка — то целая жизнь. У нее лошадь прихворнула и она остановилась на денек-другой в местной гостинице — 'Бобровой хатке', что у южной околицы. Много народу собралось ее послушать, и никто не пожалел, что ему ноги в давке оттоптали. Я там тоже был, слушал. Внимательнее всех слушал. Рассказал бы сейчас, как она пела, да нет у меня таких слов до сих пор, хоть я и поумнел немало с того времени. И так захотелось мне к ней подойти, что я даже страх забыл. Решился. Как народ разбрелся по домам, я к ней подступил и что-то сморозил про ее голос. А она даже не прогнала меня, не заругала, хотя нужно было за эдакую-то околесицу, и ласково так поблагодарила.

Тут я совсем ум последний растерял и все дни, что она в городе была, вокруг нее ошивался. Цветы ей носил, все ее поручения выполнял. А на третий день, когда она пришла лошадь подковывать в кузню, оказалось, что она меня и не помнит даже. Как на пустое место посмотрела, поздоровалась… Я ей говорю — вы что же, забыли, я ж тенью за вами третий день хожу, а она плечами пожимает, смеется так любезно. Не помнит. И даже соврать не хочет. Я-то, дурак, навыдумывал себе, что она меня с собой позовет в дорогу. Ну, знаете, чего только не придумаешь, когда тебе улыбаются ласково. А оказалось, что она и пустому месту улыбается.

Я уж давно знал, что бестолковым уродился. Еще мой дед говаривал, что мамаша растеряла свою судьбу, когда за отца моего, простака, замуж вышла. И я, значит, уже без судьбы, без проку удался. Но до того, как дама эта мне повстречалась, я как-то не печалился. Жил просто и жил. Ну а тут оказалось вдруг, что не годен я даже, чтоб она мое имя запомнила. Сотню песен наизусть знала та дама, и имен в них — что проса в мешке, а мое ей никак не давалось.

Я в последний вечер, когда она пела людям, смотрел на нее уже по-другому, без надежды всякой. И увидел, что лицо ее настоящее только тогда показывается, когда поет она о героях прошлых и нынешних. Каждая черточка светиться начинает. Вот я и понял, что одна у меня теперь мечта будет — чтоб она мое имя когда-нибудь спела. Потом отыщу ее и скажу что-то вроде: 'А помните, как в Эсворде вы не могли меня упомнить?..'. А даже если не отыщу — все равно. Главное, что сумею повернуть свою судьбу в правильную сторону.

И вот что за чувства у меня к ней, если разобраться? Обида, да мечта прославиться… Очень уж обидно было, когда тебя даже не видят в упор… Я вот и в ученики к вам, госпожа Глимминс, пошел только ради того, чтоб начать с чего-то. К славе путь долгий, но в кузне на него никак не ступить. А как мне себя уважать, коли не сумею мечту свою исполнить, не стану героем славным?..

Но знаете что? Вот если бы она мне повстречалась и позвала бы с собой хоть ради чего — коню гриву вычесывать или лютню эту проклятущую полировать — то поехал бы, пусть даже она никогда моего имени не запомнит во веки вечные. Вот такая та дама была… удивительная, с голосом, что золотая сеть — иначе и не скажешь.

Так что есть у меня мечта на всю жизнь благодаря ей — слава. Чтоб и в песнях, и в легендах, и в людской молве мое имя поминалось во всех краях… чтоб точно она его услыхала…

Тут Констан вздохнул с такой серьезностью, что я почла за лучшее промолчать. Разговоров таких я не жаловала, поскольку они у меня вызывали тоску и желание тут же об услышанном забыть. Ведь ясно, как белый день, что сегодня тебе это рассказывают со значением, и попробуй только не проявить понимания по части того, какой несусветной важности это откровение. Через год-другой такая вот остолопина будет нянчиться с выводком детишек и даже не вспомнит о былых страданиях. А ты тут сочувствуй, да не смей халтурить и отделываться дежурными фразами… Хорошо, что секретарь не таков, чтоб подхватить этот почин. Уж Виро-то нипочем бы не стал разводить эдакое безобра…

— Бда, зеньсины — они такие… — вдруг донеслись до меня гундосые, но вне всяких сомнений, преисполненные мечтательности звуки и я мысленно застонала, поняв, что грядущего уже не избежать. — Беняют бсю тбою зизднь и дазе не забечаюд… Бод бобнидся бне…

— Погодите, ради всех святых, господин Виро! — я уселась и лихорадочно начала копаться у себя в сумке. — Я предчувствую, что ваша история будет просто ужасна — куда ужаснее, чем у Констана, — и если при этом вы будете еще и гнусавить, то, боюсь, такая ужасность будет избыточна для меня. Выпейте вот это и высморкайтесь, ради бога, прежде чем начать свой рассказ.

Робкая надежда на то, что у меня получится подпортить лирическое настроение, овладевшее моими спутниками, не успела даже подать голос. Виро деловито побулькал настойкой (которую я захватила для себя, между прочим), прокашлялся, сосредоточенно прочистил нос, издавая звуки, сделавшие бы честь любой горской волынке, но, как ни в чем не бывало, продолжил почти нормальным голосом, не растеряв ни капли нахлынувшей из ниоткуда лиричности, от которой у меня зубы сводило.

История Виро.

— … вот помнится мне, когда я встретил Эту Женщину, то сразу понял, что должен как-то