«Полонез» шел без огней сквозь туман, словно призрак. В первую очередь — огни, потом — компас: курс относительно ветра и пройденный путь. Еще ни разу я не вычислял так молниеносно свои координаты, как в ту ночь в заливе Мэн. Под килем и вокруг — глубокая вода. Если бы ветер или течение изменили направление, быть бы мне на берегу. А может, я и спал так крепко потому, что яхта шла безопасным курсом? Зажечь же огни сразу после полудня мне как-то не пришло в голову.
Мели Нантакет
При этом слове из мрака истерии выплывают старые парусники, рыбацкие дори, фрегаты и китобои. Мели Нантакет и остров под тем же названием были хорошо известны жителям Новой Англии от Бостона до Ньюпорта, не говоря уже о жителях самой этой местности, сейчас рыбацкого поселка.
Моя цель — маяк Нантакет, «бросивший» якорь на перекрестке путей из Европы в Америку и из залива Мэн в южные штаты. Этот маяк — официальный курсовой знак на трассе атлантической гонки (впрочем, единственный между стартом и финишем). По условиям гонки его необходимо было оставить с правого борта.
Если бы можно было не выполнять этого требования! Я с трудом плыву против слабого ветра и сильного течения, теряю драгоценное время, а достаточно всего лишь проскользнуть в пролив Нантакет сразу за Кейп-Кодом, чтобы в стороне остались и мели, и часть трассы, и, может быть, туман. Я выиграл бы на этом, вероятно, целые сутки. Кто проверит яхтсмена-одиночку? Однако он сам себе судья.
Осмыслив то, о чем думал, я устыдился. Если бы я добыл такой ценой чуть лучшее место в гонке, мой покой был бы потерян навсегда. Четыре недели я добросовестно боролся за каждую отвоеванную у встречного ветра милю, выдержу еще сутки.
В залив Мэн я сумел войти. Если не считать некоторых затруднений у мыса Сейбл, я воспользовался попутным течением и «заработал» 30 миль. Но дальше мой хитрый план не удавался. Теперь нужно было быстро выйти из залива, чтобы не потерять, уже из-за встречного течения, эти «заработанные» мили.
Но что может сделать мореплаватель, отданный на милость ветрам и течениям? Уйти из залива я мог только при сильном и попутном ветре, а таковой, видимо, не был мне дарован судьбой до последнего дня плавания «северной» трассой.
В туманном заливе Мэн, в толчее течений, приятно вспомнить о плавании в пассатах: солнце, тепло, летучие рыбы, сами падающие на палубу… Я еще поплаваю так, только вот нужно выбраться из этой ловушки. Местоположение мое неточно, а по измерению глубин невозможно получить достоверной информации: глубины — не особый призрак того или иного места. Тут я подумал, что именно мели Нантакет предоставляют мне прекрасный случай проверить местоположение яхты по радиоизмерениям. На карте в обозначенном пунктиром кружке проставлено 19 саженей, что означает около 30 метров. Следовательно, яхта будет плыть беспрепятственно, а значительное изменение глубины можно легко заметить по показаниям эхолота.
Наступает вечер, и круг видимости, который и так ограничен серым густым туманом, сужается еще больше. Ветер слабый, и «Полонез» бесшумно скользит по неровной водной поверхности. Я сижу за штурманским столом, уставившись в эхолот. Есть мель! Но что творится с яхтой? На слегка сморщенной воде образуются волны, причем без гребней, будто ветер дует одновременно со всех сторон. «Полонез», подхваченный какой-то неведомой силой, не зависящей от ветра, перестает слушаться руля и вертится, как балерина в медленном пируэте, поднимаясь и опускаясь на волнах, идущих «ниоткуда».
Когда-то неподалеку от этих мест, на канадских озерах, я вышел в свой первый в жизни одиночный рейс на индейском каноэ. И до сих пор помню ощущение беспомощности перед течением — каноэ несло словно по бурной реке. Вот и теперь 12-тонный «челн», как и легкое каноэ, бессилен при слабом ветре против течения большой реки, в которую превратился во время отлива залив Мэн.
Мне сразу расхотелось продолжать опыты. И как только удалось привести «Полонез» к встречному курсу, я отошел в глубокие воды. По сути, отлив был мне на руку, но я не люблю плавать на мелях ни на яхте, ни на индейском каноэ.
Конец гонки
Когда я как следует высплюсь? Этот вопрос я задаю себе уже много дней, воруя каждый час сна у работ на палубе. При первой же возможности я кидаюсь на койку, заведя предварительно будильник. Я делаю так, когда яхта держит курс автоматически или когда поблизости нет навигационных преград и риск столкновения минимален. Мне и сейчас хотелось бы вздремнуть, но, по лоции, впереди самый опасный участок восточного побережья Соединенных Штатов. Как обычно, все эти «самые опасные участки» скрывает туман, отчего создается впечатление полной изоляции от внешнего мира и его суеты. В таких случаях приходится опираться скорее на интуицию, чем на измерения и наблюдения.
И тем не менее маяк Нантакет я должен найти и обогнуть. Он давно уже прекрасно слышен по радио, причем мне кажется, что его словно кто-то передвигает все дальше и дальше от меня. Вот он слышен с правого борта. Я делаю поворот — его слышно слева. Лавирование по ветру бесконечно удлиняет ночь. Тридцатые сутки плавания через Атлантику!
Я собрался было опять подремать, но туман вдруг расступился. Это произошло быстро и неожиданно, будто лопнула где-то оболочка. На небе светятся звезды, вокруг — огни десятков судов, плывущих в разных направлениях. Ну и движение! Как на углу Ерузалимских Аллей и Нового Света в Варшаве. На горизонте луч маяка высвечивает нужный мне объект. Именно его я и ищу.
Через минуту туманный занавес снова опустился — так же быстро и неожиданно. Спать мне совершенно расхотелось. Итак, вычисленное мной местоположение оказалось близким к действительному, и плавание «на ощупь» привело меня к цели. А вот ощущение, что «Полонез» в море один, было ошибочным. Более того, вероятно, немало судов прошло мимо меня за пределами видимости, когда на экранах их локаторов появлялось блестящее пятно. Его создавал отражатель «Полонеза» — ажурный граненый шар, висящий между мачтами. Он, как видно, отлично служил мне страховым полисом.
Одним галсом я шел к западу, потом повернул на юг, внимательно слушая, как меняется радиопеленг. Начинался очередной день гонки последний для меня. Сигналы шли теперь прямо по носу. Я держал курс, будто собирался протаранить маяк, невидимый в тумане, однако иначе найти его было невозможно. А вот если бы я не вышел вовремя на палубу, то действительно протаранил бы маяк (в польском мореплавании такой случай известен).
Красный корпус плавучего маяка с белой надписью спокойно покачивался на якоре. Смотритель стоял уже снаружи, словно оставаться внутри было опасно. Вероятно, он увидел на экране локатора, что какой-то камикадзе летит прямиком на столкновение. Сделав большой круг за кормой маяка, я помахал смотрителю рукой. Он ответил мне и скрылся. «Полонез» развернулся, в последний раз перед Ньюпортом, снова миновал маяк, теперь уже с носа. В ознаменование этого момента я бросил петарду, которая наделала много шума.
«Полонез» рвался по ветру вперед. Я прибавил еще два паруса, и скорость увеличилась. Усевшись в кокпите, я решил выполнить данное себе много дней назад обещание распить бутылку советского шампанского… Было пять часов утра. На судне такое раннее время — не хуже любого другого, и я не видел ничего странного в том, что начинаю день… с шампанского. Вставало солнце и сквозь туман слепило уставшие глаза. Я забыл о бессонных ночах. До финиша оставалось плыть еще несколько часов, уже не трудных в навигационном отношении. «Полонез», словно желая наверстать упущенное, мчался со скоростью семь узлов, несмотря на затихающий ветер. Весь в парусах и солнце, он забирался на длинную волну, а потом скатывался с нее. Маленькие и короткие волны, сморщенные от ветра, отваливались большими пластами в стороны и ложились за кормой в виде пены. Выкупанный в сыром тумане, «Полонез» сверкал на солнце белыми нейлоновыми парусами…
Вот такую картину — с белизной облаков и синью моря, с красным деревом и серебряной сталью — я
