узла под самыми легкими парусами в нужном юго-восточном направлении.
Моему удивлению не было границ, когда утром следующего дня, определив положение по солнцу, я обнаружил, что яхта находится в том же месте, что и вчера. Куда делись десятки миль, пройденные за сутки? Ветра по-прежнему не было. Я посмотрел атлас ветров и течений. Вдоль восточного побережья Африки проходило течение с фантастической скоростью, 40 миль в сутки, вдоль западного — течение скоростью 10 миль. На оба течения накладывался западный дрейф, вызванный постоянными западными ветрами в зоне «ревущих сороковых» и «неистовых пятидесятых».
Назавтра история повторилась, и я был даже ближе к Африке, чем накануне. Казалось, что меня затягивает гигантский водоворот, и что вот-вот из легкого тумана вынырнет мыс Игольный. Не то это место, где мне хотелось бы очутиться под парусами при слишком слабом или слишком сильном ветре…
Еще совсем недавно я не принимал всерьез хилый мотор «Полонеза», но теперь включил его, и он всю ночь помогал парусам вести яхту на восток или юг — в зависимости от ветра. В итоге я прошел около 600 миль «задаром», едва двигаясь в том или ином направлении. Лишь свежий северо-восточный ветер вызволил меня из неожиданного плена, и я наконец облегченно вздохнул.
Первый шторм
Все произошло именно так, как сказано в учебниках по метеорологии. Я давно, когда еще плыл на юг, выписал себе нужную цитату, и сейчас воочию увидел, как приближается к средним широтам циклон.
«При умеренном северном ветре давление начинает понижаться. В свою очередь, ветер усиливается, меняет направление на северо-западное, а затем, то усиливаясь, то ослабевая, — на западное и юго-западное и достигает большой силы. Одновременно увеличивается барометрическое давление. В этих условиях к югу от 35-й параллели ветер дует чаще всего в направлении между северо-западом и юго- западом, причем с такой силой и ревом, что зона между 40 и 50-й параллелями, через которую проходят судоходные трассы из Австралии в Южную Америку и Южную Африку, получила название „ревущие сороковые“…»
Давление упало, накрапывал дождь. Дул сильный северо-западный ветер, и я всю ночь не сомкнул глаз в ожидании его знаменитого скачка. Тем временем волны росли непропорционально силе ветра и все чаще на «живую» волну, гонимую ветром, накладывалась мертвая зыбь, шедшая с юго-запада.
С утра я наблюдал за движением облаков и ровно в 9.15 увидел, как под ними промчалось седое облачко в сторону, противоположную ветру. В том направлении видимость была плохой, но я все же разглядел, как побелело море от налетавших один за другим шквалов. Раздумывать больше нельзя, и главный парус — грот — полетел вниз. Я не успел еще хорошенько прикрепить его, как в такелаже завыл ветер.
Гребни волн, сорванные шквалом, образовывали бело-серый ковер, быстро несшийся по водяной поверхности. На носу «Полонеза» остались два малых паруса, которые тянули его на полной скорости. Шедшие с северо-запада волны превращались теперь в «мертвые», хотя были еще большими. Яхта подхваченная новым порывом ветра, встречала их полулагом,[16] отчего палубу непрерывно заливало водой. Я спрятался внизу, где было тепло. Через минуту по палубе забарабанил град, да так сильно, что, казалось, градины пробьют обшивку насквозь. Град успокоил волны, и «Полонез» перестал получать удары сбоку. Зато палуба, которую больше не омывала вода, побелела от снега. В кокпите его набилось столько, что можно было лепить снежки. Откровенно говоря, я даже попробовал.
Целые сутки яхта мчалась под двумя малыми парусами на хорошей скорости. Лишь на следующий день, когда ветер стих до «шестерки», я осмелился поставить грот — самый главный парус на передней мачте. Периодически еще налетали 8 — 9-балльные шквалы — их легко было узнать по вою ветра в такелаже. Время от времени на гроте перетирался шов. Тогда я спускал парус, надевал боцманские рукавицы, брал иглу с ниткой и, словно простой курсант мореходки, шил стежок за стежком. И опять парус вверх, до очередной починки. За таким занятием меня и застал новый заряд града. Градины били очень больно, и я спрятался внизу, под палубой, ставшей снова белой.
До сих пор мне удавалось ни разу не промокнуть, хотя штормовая одежда, как я убедился, не всегда защищала от этого. Стоило высунуться в кокпит, чтобы подтянуть трос подруливающего устройства, как за ворот струей потекла вода. Пришлось полностью переодеться.
Я бросил в сушилку мокрую одежду и включил двигатель — пусть заодно подзарядятся батареи. Выпил, чтобы разогреться и для настроения, стопочку и принялся готовить ужин. Шторм штормом, а поесть надо. Впрочем, давление растет… пока снова не начнет падать. Но это будет уже завтра.
День как день
Утро нового дня. Как всегда, день начинается с того, что я переворачиваю очередную страницу вахтенного журнала, ставлю дату, записываю номер рейса и порт убытия. Графу «порт прибытия» не заполняю: неизвестно, дойду ли до него…
К полуночи я обычно сплю, но вчера вечером ветер усилился, и давление стало понижаться. На западе появились знакомые очертания облаков. Не ожидая, чем это кончится, я решил перед сном все же убрать грот. Несомненно, надвигается шторм: скорость ветра в порывах достигает «восьмерки» по шкале Бофорта. Под малым кливером и малой Генуей «Полонез» летит на восток, делая 6–7 узлов. При шквалах вой ветра усиливается, затем снова ослабевает, и все опять кажется спокойным. Бегущие от кормы волны поднимают яхту высоко вверх и, проносясь с шипением дальше, оставляют ее в долине. Потом все повторяется сначала. Временами какая-нибудь злая волна валит судно на бок, в большой крен, тогда волна, идущая вслед за ней, с грохотом бьет в борт. В такие минуты, трудно удержать равновесие в любом положении. Через такелаж и мачту на палубу и корпус передаются удары от заполаскиваемых парусов. Сидя за штурманским столом, я чувствую, как он дрожит в ритм этим ударам.
Когда подруливающее устройство не может вывести яхту на курс, мне приходится выскакивать наверх и делать это самому. На палубе сыро и холодно. Без штормовки я сразу промокаю и спускаюсь вниз, чтобы переодеться в сухое. Правда, вся одежда не очень-то сухая: раз намокнув в соленой воде, она все время сохраняет влажность.
Луна, прежде окруженная кудрявыми облаками, меняет свой наряд. Теперь вокруг нее волнистые облака. Но мне они очень не по душе. Я их даже называю по-особому — «кабанчиками» (в учебниках по метеорологии такого названия нет).
Снова я промок и снова переодеваюсь. Потом выпиваю стопку водки и ложусь на койку. Высокая закладная доска не позволяет мне выпасть из койки, но все равно при каждом ударе волны все мои мышцы невольно напрягаются. Постепенно погружаясь в неспокойный сон, я просыпаюсь от каждого незнакомого звука. «Полонез» скрипит и стонет, но этот шум привычен. Неприятное ощущение вызывает монотонный вой ветра, хоть пока и негромкий.
В восемь утра сползаю с койки. Записываю в журнале предположительный курс «Полонеза». Небо затянуто облаками, и по солнцу местоположение не проверишь. Хотя ошибка в несколько десятков миль на этих бескрайних просторах океана не имеет никакого значения, я очень не люблю попадать в такую ситуацию. А вот когда позиционные линии сходятся в одной точке,[17] у меня целый день хорошее настроение.
Во время перехода из Кейптауна показания лага при левом и правом кренах были неодинаковыми, что несколько беспокоило меня. Я сомневался и в правильности коррекции (или девиации) компаса, несмотря на то, что в Кейптауне его осмотрел девиатор (а может, именно поэтому). Я много раз уже проверял девиацию по восходам и заходам солнца, но на сильно взволнованном море компас так скачет, что никак не определить, каков же компасный курс.
