Северную Атлантику. Сколько же прошло времени? И на сколько я постарел! Я лечу на встречу со старым днем и где-то за Новой Зеландией стану на день моложе. Сейчас мои страхи перед туманами Новой Шотландии и льдами Лабрадора кажутся детской забавой. Чтобы представить себе, что такое «ревущие сороковые», вообразим, что Татры вдруг превратились в водяные горы и двинулись на Закопане. Теперь они всегда будут напоминать мне водяные горы Южного океана. Пока что в силу привычки страх вызывают только те волны, что, поднявшись высоко над яхтой, грозят обрушиться на нее.
Навигационная лампочка освещает грязную карту, на которой перекрещиваются курсы прошлых дней и недель. Кое-где обозначена скорость ветра, тут и там стоит слово «шторм». Интересно, что я напишу утром рядом с определенными мной координатами? Выглянув наружу, с удовлетворением отмечаю, что слева от меня — Орион, справа — Южный Крест, оба светятся на своих местах.
Австралийские «каникулы»
Плавание в Индийском океане оказалось таким зловещим и тревожным, что я стал опасаться, как бы «Полонез» не погиб в Тихом океане. Это не шутка и не преувеличение опасности. Если план рейса хорошо продуман, то в нем должны учитываться и самые крайние случаи. Тогда команда и судно не будут захвачены врасплох. В мыслях я уже видел себя привязанным в кокпите и замерзшим, а «Полонез» плывущим вниз мачтами по гребням огромных волн или тонущим из-за пробоины в борту от упавшей мачты, либо из-за сорванной палубы, либо из-за разбитого волнами входа. Последнее едва не произошло в Индийском океане, когда волна, ударившая с кормы, беспрепятственно проникла внутрь яхты.
У меня было вполне достаточно времени, чтобы обдумать все возможные способы усовершенствования своей яхты, хотя правильнее было бы просто заменить ее другой. Но какой должна быть эта другая яхта, я не знал, а мнения немногочисленных яхтсменов-одиночек, преодолевших «ревущие сороковые», были весьма противоречивы, хотя каждый из них считал, что, коль скоро его яхта не подвела, значит, она и есть самая лучшая.
Однако я не хотел, да и не мог поменять яхту и мне оставалось одно плыть дальше. Вопрос о прекращении рейса, несмотря на множество неблагоприятных факторов, мною не рассматривался. В конце концов моя яхта обладала хорошими мореходными качествами, была крепкой и приспособленной к дальним плаваниям. Только нужно слегка упрочнить ее и рассчитывать на приличную погоду.
Мне не повезло: на Тасмании я высадился в канун праздников. В это время в Австралии почти на всех заводах, в учреждениях и бюро трехнедельные «каникулы». А в подготовленном мною списке ремонтных работ парусных, механических и электрических устройств — содержалось около ста пунктов. Пустив в ход все свои дипломатические способности, мне удалось в итоге с помощью председателя яхт- клуба Тони Нельсона найти верфь, которая согласилась выполнить необходимый ремонт, несмотря на каникулы. Кстати, ценами на австралийском рынке я был неприятно поражен.
Директор верфи «Пардон энд Фазерстоун» Джон Лукаш, сам завзятый яхтсмен и гонщик, вмиг понял, в чем дело. Ему не нужно было объяснять, как и почему «Полонез» опрокидывался в Индийском океане. Мы обсуждали с ним лишь такие вопросы, как устройство внутреннего поста управления яхтой или способ размещения балласта в корпусе.
Через два дня «Полонез» был поставлен на слип. Два рыжих мастера, Мик и Ник, с места в карьер взялись за работу. К ним присоединился еще механик Войцех Смялэк (по-польски не говорящий ни слова!). В большой парусной мастерской мои мольбы выслушали неохотно, но паруса в починку взяли.
Работа закипела. Ежедневно в восемь часов утра на палубе появлялись Мик и Ник, чуть позже приходили местные поляки, расположенные ко мне очень дружески. Мариан Смялэк (вовсе не родственник Войцеха) влезал на мачту, Ежи Орловский красил борта, а Павел Подлеска, известный фаготист, готовил к погрузке груду консервов, напевая сильным голосом «Пошла Каролинка…»
«Полонез» готовился к плаванию с учетом опрокидываний. Для увеличения центра тяжести был добавлен балласт — оловянные бруски, которые крепились в льялах и зашивались досками, чтобы в случае опрокидывания яхты они не упали на потолок. Кокпит, эта дыра в палубе, был заделан заподлицо с нею, а вход практически спрятался за переборкой из клееной фанеры. Над палубой выступала лишь крышка, плотно закрывавшая это единственное оставшееся незаделанным отверстие. Погнутую бизань-мачту сняли, а румпель удлинили, и теперь можно было открыть крышку входного люка и достать его рукой, не выходя наружу. Кроме того, привод рулевого колеса можно было запустить изнутри на случай, если вода будет заливать палубу или проникать внутрь. Закрытый наглухо, из своего добровольного заточения я мог смотреть через прозрачный плексигласовый купол и управлять яхтой. Чтобы пол не выпадал, его надежно закрепили. Правда, внешний вид его от этого пострадал. Столяр Альфонс Кухицкий сделал и прикрепил к полу и потолку (!) ажурные ящики для разных мелких предметов, которые обычно имеют склонность летать по каюте при большом крене яхты.
Почти в последнюю минуту из Англии пришло подруливающее устройство, а из Польши — тросы для такелажа. Я очень устал, но был счастлив, что сделал все, что можно было в этих условиях, и снова был готов отправиться в путь. Жаль только, что не удалось побывать на горе Веллингтон, осмотреть Хобарт, увидеть остатки парусника Конрада «Отаго». Зато я знал, что труд и забота, столь щедро отданные «Полонезу», воздадутся мне сторицей. Прочная и солидная от рождения яхта теперь приобрела мощь танка, правда, немного потеряла от этого в гоночных качествах и красоте.
Закончив ремонт, я решил отказаться от отдыха и осмотра достопримечательностей и сразу же выйти в море. Через несколько недель кончалось лето, которое, не считая прочности и солидности яхты, давало мне шанс одолеть «ревущие сороковые». А если поспешить, то можно дойти до Горна к концу февраля.
Прощание с Тасманией
Мне захотелось опять пофорсить, и, вместо того чтобы спокойно отчалить на двигателе, я поднял все паруса еще у причала. Под полными парусами я выходил и из Ньюпорта и из Кейптауна: вид крылатой яхты компенсирует все трудности. Итак, я поставил грот. Яхту удерживал у причала всего один трос. Затем быстро поставил два передних паруса кливер и малую геную. «Полонез» захлопал парусами в линии ветра. Я решил повременить отдавать швартовы, пока нос яхты, повернутый к причалу, не развернется немного влево — в сторону открытой воды. Однако его повело вправо, и яхта, несмотря на то что паруса были ослаблены, пошла вперед, на каменистый берег. Я соображал: если придержать швартовы, то яхта сильно стукнется о причал. После этого мне нужно будет повторить весь маневр с начала, т. е. с постановки парусов. Я решил попробовать сделать небольшой круг в тесном пространстве — между концом причала и каменистым берегом.
— Держите! — закричал я, и швартов упал с причала.
На берегу стояла толпа людей — знакомые и незнакомые яхтсмены, представители прессы и телевидения, болельщики. Все смотрели, как «Полонез» разворачивается, набирая скорость. Но, вероятно, ни один из них не считал уходящих секунд, кроме меня. Стукнет или не стукнет? Камни стремительно приближались. Мне уже слышался резкий удар и скрежет балласта по дну, виделась накрененная на бок яхта, неожиданно застопоренная. Между тем скорость все увеличивалась, и руль начал действовать лучше. Я уже мчался вдоль берега в сторону скалистого мыса. Отдав руль, а возобновил маневр. «Полонез», послушный каждому движению руля, пошел в крутой разворот в момент, когда паруса перекинулись при повороте на другую сторону. Мыс отодвинулся на расстояние двух длин яхты. Я быстро выбрал шкоты и установил подруливающее устройство на нужный курс. Только после этого отер пот со лба и оглянулся — помахать рукой на прощание. Но причал был уже далеко, и разглядеть кого-либо стало почти невозможно.
Быстро плыть по заливу Санди под защитой мыса было удовольствием. Но миновав его, «Полонез» выскочил на сильно взволнованный Дервент Ривер, вдоль которого дул холодный ветер. Волны сразу
