кстати, единственный…
– Скажи проще – диктатор! – рявкнул Ломаев. – Вот ты мне ответь, Брюс: этого ли мы хотели? Умники! Антаркты! Щенки! Сопляки! Отцы-основатели!..
– Поэтому ты и настоял на непосредственной демократии?
– О, прозрел наконец!.. Поздравляю. Только одной непосредственной демократии еще мало – ляжем мы под него и с непосредственной, и с посредственной, и со всякой прочей…
– Тогда что?
– Не знаю! И не смотри на меня, как на пророка, я правда не знаю! Может, чего и придумаем, у нас в России говорят: голь на выдумки хитра. Может, удастся его обмануть…
– Обман? – Тейлор был шокирован, мотал головой. – Это мне не нравится. Нет, нет, это совершенно неприемлемо…
– А в политику играть тебе приемлемо? – окончательно вышел из себя Ломаев. – Раз уж начал игру, так играй по правилам – обманывай и улыбайся! Или поручи это другим, если не умеешь сам! А если умеешь, то будь честен хотя бы сам с собой! И дай, черт тебя побери, пройти сонному человеку, не то он сослепу по тебе пройдет, по законноизбранному председателю…
Жизнь на Новорусской шла своим чередом.
Давно улетел самолет с недовольным приставом и Моисеем Соломоновичем, в меру лицедейского таланта изображавшим бурное возмущение «наглым и беспардонным грабежом». С ними отправили Типунова, которому врач Бакланов-Больших после долгих уговоров разрешил лететь, и одного механика, в здравом размышлении отказавшегося становиться антарктом. Его не особенно уговаривали остаться: вольному – воля. Была бы честь предложена…
Улетающий механик выглядел подавленным и отмалчивался. Зато Типунов не скупился на слова, а на прощание выразительно покрутил пальцем у виска, чтобы все видели, с тем и отбыл.
Часа через три поступила радиограмма из Новолазаревской: несмотря на туман, «Ил-76» благополучно приземлился, миновав Мирный, где погода оказалась совсем дрянь, и встречен как надо, спасибо за предупреждение. В случае благоприятного прогноза самолет уйдет на Беллинсгаузен завтра утром.
Назавтра прогноз был сносный, и борт без особых приключений добрался до Беллинсгаузена, где и застрял надолго по причине внезапно испортившейся погоды. Остров Ватерлоо, он же Кинг-Джордж, и всегда-то считался «антарктическими субтропиками» с мягкой снежной зимой и нудно моросящими дождями полярным летом – сейчас же с низкого неба лило беспрестанно и при сильнейшем ветре горизонтально. Видимость – ноль. Аэродром раскис. Многое говорило за то, что самолетный парк Свободной Антарктиды вот-вот пополнится крупным транспортным самолетом, только сможет ли он когда-нибудь взлететь?
Ироническая радиограмма донесла, что Коган, судебный пристав и немногие российские полярники, покидающие Антарктиду, пошли на поклон к чилийцам, благо до их станции топать пешком всего ничего: не помогут ли с эвакуацией морем? Куда угодно, хоть в Чили. О результатах переговоров пока не сообщалось. В кают-компании злорадствовали и изощрялись в остроумии.
Миновал пятнадцатый день существования Свободной Антарктиды.
Сумерки были коротки, ночи темны, дни сыры и туманны. Солнечной благодати хватило ненадолго, как и предсказывали метеорологи – жрецы самой подлой из наук. Шаманов погоды кляли порознь и гуртом. Пока небо не затянуло, дивились тому, как быстро рушится в океан раскаленный брандскугель Солнца.
Специально ходили на барьер любоваться закатом и фонтанами проходящего мимо китового стада. Казалось, океан, поглотивший раскаленный шар, вот-вот закипит и начнет выбрасывать на берег вареных китов.
Мало-помалу привыкали и к сырости, и к двенадцатичасовому дню. Собственно, и раньше мартовский день был примерно таким же на любых широтах, в том числе и крайних южных. Трудно было, настроившись на долгую зимовку, заставить себя поверить в то, что и в июне солнечный диск в положенный час выскочит из-за ледяного бугра и вертикально взмоет в небо.
Бывало, прежде в это время года от прибрежных станций спешили отвалить последние припозднившиеся суда, долгой сиреной желая остающимся удачной зимовки. И правильно делали, что спешили уйти до мартовских морозов, ускользая из ледяных тисков. А в ноябре, когда под безостановочно кружащим по небу солнцем издыхала осточертевшая гадюка-зима, вновь приходили корабли, швартуясь к припаю, и начиналась выгрузка. Для кого-то адова работа и риск, для прибывающих – суета, для зимовщиков – праздник.
Всякое случалось. Мяли борта, ломали винты, гробили технику. Новорусскую пока бог миловал – еще ни один человек не погиб на припае, что в Мирном случалось не раз. Да и везде случалось. О коварстве льда механики-водители знают побольше фигуристов-чемпионов с их тройными тулупами. Пофигуряли бы они среди трещин и разводьев – тулуп бы точно пригодился, греться после купания. Если по-честному, то Новорусской просто везло: уходили под лед трактора, вездеходы, сани, а люди выскакивали. Случалось, и в минусовую воду. У одного водителя после ледяной купели сердечный приступ сделался – ничего, спасли, выжил…
Кончилось прошлое. Отрезало. Корабли не придут.
А если придут, то не те корабли, которые приносят радость.
Придут или не придут – жизнь продолжалась. Что толку без дела ожидать худшего?
Чинили матчасть, выкраивали время и на науку. Радикально переоборудовали малый холодный склад – в нем стало подтекать, замороженные продукты грозили испортиться. Однажды ночью с ужасным грохотом обвалилась часть ледяного барьера – пришлось заново бурить лед под мертвяки, провешивать страховочные тросы. Систему траншей и канавок для стока талой воды наконец-то довели до ума, и теперь близ Пингвиньей балки с барьера в океан низвергался симпатичный водопадик.
Отчасти радовались дежурные по камбузу: никакой тебе изнурительной заготовки снега, и в руках не ножовка, а кастрюля – знай себе черпай чистую проточную воду из любой траншеи, около которой не оставил метку Тохтамыш.
Сусеков удивил всех настоящим узбекским пловом. Народ стенал и облизывал пальчики. Кто-то пустил слух о готовящейся на завтра утке по-пекински, которую, как известно, в процессе кулинарного священнодействия надувают специальным насосом, и некоторые первогодки, купившись, были отряжены на
