нет?!
– Да, – сказал Ломаев и впервые за много дней засмеялся столь раскатисто, что в палисандровую дверь сунул бдительный нос кто-то из охраны – и тотчас сгинул, убедившись, что все в норме.
– Чего ржешь? – сердито спросил Шимашевич и неожиданно тоже прыснул.
– Я думал… думал, ты…
– Не мужик, что ли? Ошибаешься. Айда сперва в русскую, а там посмотрим…
Набоб плескал на каменку квасом, и та жутко шипела, как клубок потревоженных гадюк. Первый заход выдавил из тела Ломаева устрашающее количество грязного пота. Когда не стало мочи терпеть, конгрессмен выскочил из парной под душ, смыл грязь и с воплем ухнул в бассейн. Через минуту вода в бассейне колыхнулась вновь, принимая тело Шимашевича.
– Ну как?
– Хорошо-о, – промычал, блаженствуя, Ломаев. – Только вода теплая.
– Пятнадцать градусов.
– Я и говорю – теплая… У нас на Востоке при минус шестидесяти выбегали и в снегу катались – это был экстрим! Даже при минус двадцати сугроб ядренее проруби… Не все решались.
– А ты?
– Я – да. Потом в парилке минут пять стучишь зубами и пятки кверху – отогреваешь…
– А после бани?
– Разводили спирт в строгой пропорции: сколько на дворе градусов ниже нуля, такова и крепость. Не знаю, что бы мы делали, если бы столбик упал ниже девяноста шести…
– Но ведь не падал?
– На Востоке – нет, хотя он и полюс холода. А вообще по Антарктиде – бес знает. Может, где-нибудь и за сотню переваливало, только некому было мерить. Близ полюса Недоступности или на плато Аргус вполне могло быть, там высуты под четыре тысячи. Ну, теперь-то такого нигде не будет…
– Жалеешь? – спросил Шимашевич.
– О холоде? Я что, похож на ненормального?
Второй заход – уже с веником. Хлестали себя пока щадяще – готовили кожу к основной процедуре. Шимашевич хотел было заменить квас водой с добавкой масла эвкалипта, но Ломаев не одобрил. До боли родной аромат березы и дуба кружил голову конгрессмена.
– Придет время – и у нас будут леса, – сказал он. – Какую-нибудь тундровую березу и сейчас можно в оазисах высаживать – не вымерзнет, зуб даю…
– И на Марсе будут яблони цвести, – ехидно поддакнул Шимашевич.
– Наплевать на Марс. А яблони у нас еще лет сто цвести не будут. Зато вот березы…
– И дубы. – Набоб не желал расставаться с иронией. Было заметно, что он отводит душу, и одно мгновение Ломаев даже сочувствовал ему: наверное, нечасто набобу удается побыть просто человеком.
– Дубов у нас и сейчас сколько угодно, только они двуногие…
На третьем заходе позвали банщика. «Сначала его», – указал Шимашевич на Ломаева. Банщик, мужчина средних лет с брюшком, под которым примостился набедренник, похожий на древнеегипетский, и столь выпуклыми глазами, что Ломаев заподозрил, что они сидят на стебельках и при случае могут обеспечить круговой обзор, понимающе кивнул и одним ловким движением заставил жертву расстелиться на полке, одновременно кантанув ее на живот. Взмахнул над потной спиной двумя вениками, разгоняя жар.
– Хорошенько его, Туркин! – приказал набоб, и банщик кивнул: не извольте, мол, сумлеваться.
– О-о-о-о-о!.. – сладко мучаясь, простонал Ломаев.
Это было только начало. Следующие десять минут показались ему тремя часами сладкой пытки. Веники порхали легкими мотыльками, вгоняя в ватное тело нестерпимое блаженство. Наконец банщик решил, что клиент подготовлен к основной процедуре, переменил веники с березовых на дубовые и принялся с оттяжкой лупить его по спине и ниже.
– У-у-у-у-у!.. – завыл Ломаев, поняв, что до сих пор испытал лишь цветочки, а ягодки – вот они.
Затем он был перекантован на спину, и все повторилось сызнова. А когда – миллион лет спустя и не на этом свете – ему было позволено встать, он вылетел из парной со скоростью извергнутой вулканическим кратером раскаленной бомбы. Дробно протопотав мимо пятнадцатиградусного бассейна, он хотел было плюнуть в него в знак презрения, но не успел – чересчур торопился. Голый, как Адам, весь в дубовых листьях, как штурмбаннфюрер, и целеустремленный, как боевая торпеда, он вихрем взлетел по трапу, по пути едва не сбив с ног шкафообразного мальчика из охраны набоба, выскочил на верхнюю палубу, перемахнул через фальшборт и без крика полетел «солдатиком» в свинцовую воду, лениво колыхавшуюся пятью с гаком метрами ниже.
Ударило по пяткам. Ожгло холодом. Сковало суставы. Вот это была вода, а не тепловатая озонированная субстанция в бассейне у Шимашевича! Это была настоящая антарктическая морская ванна!
Не десять намеренных когда-то градусов – гораздо ниже. Уже потом Ломаев сообразил, что стекающие с ледника ручьи успели вновь охладить прибрежные воды почти до нуля, оттеснив от берегов теплые течения. И все же плавать в ледяной воде было куда приятнее, чем кататься в кусачем снегу при минус шестидесяти…
Дергаясь по-лягушачьи, он выскочил на поверхность и удовлетворенно осклабился: оказывается, он сиганул с того борта «Кассандры», где был спущен трап. А ведь ничуть не подумал о нем, ломанулся
