жилья, одно нижнее, а другое верхнее, любят в воскресные дни гуляния и веселятся. Народ красивый, ласковый, гостеприимный, рослый, любящий свою страну но не привыкший к большим трудам и к перенесению нужд военных, а от сего павших в России много было видно их голубых шинелей тонкого сукна на русских воинах»{13}. Артиллерист И. Т. Родожицкий пережил в «саксонской земле» настоящее потрясение: «..Девушка носила кушанье… Она была так прекрасна и благородна, что я совестился принимать услуги от этой милой особы, которой сам охотно желал бы прислуживать. Это не простая была служанка, но дочь самого хозяина. Таким образом, во всей Саксонии прислуживали нам за обедом милые девушки, хозяйские дочери или воспитанницы. За всякое приносимое блюдо я вставал со стула, благодарил ее, извинялся в том, что невольно явился незваным гостем, говорил комплименты…»{14} Каким бы скромным ни было воспитание О. Я. Отрощенко, какими бы случайными ни оказались сведения, преподанные ему отцом, но подполковник 14-го егерского полка, как оказалось, от рождения обладал недюжинными способностями к музыке. Благодаря таланту, который он не стал зарывать в землю, он имел за границей безусловный успех: «В селении, где мы остановились, так коротко обходились с нами жители, что когда однажды я начал играть на скрипке, то девушки тотчас нарядились и пришли танцевать»{15}. Следует признать: не всякий путешественник пользовался за границей симпатией и вызывал неподдельный интерес у местных жителей, в то время как военные в ту эпоху находились в особом положении. Да и сами военные, странствуя по дорогам войны, вступали с местными жителями в контакты более живые и непринужденные, чем иной путешественник, специально отправившийся взглянуть на чужие края. Подчас на пути следования русских войск случались досадные недоразумения, в ходе которых становилось очевидным, что наши путешественники — люди военные: «В лесу, прилегавшем к берегу Эльбы, посажены были между лесных деревьев садовые, и посредине этого обширного леса устроен зверинец. Управляющий лесничий, опасаясь, чтобы войска пришедшие не стали брать зверей из зверинца, и для сбережения выпустил всех на свободу. Мы, не зная ничего о зверинце, начали стрелять зайцев, коз и лосей, и поохотились вволю, пока дошла о том жалоба графу Воронцову»{16}.
Офицер квартирмейстерской части А. А. Щербинин, привыкший обозревать местность с целью выбора позиций, вносил в свои дневники сведения о ландшафте и «способах производства», не отвлекаясь на памятники культуры: «
Среди русских офицеров было немало тех, кто в первую очередь стремился увидеть художественные редкости (те самые, которые в свое время обозревал «Путешественник» Карамзина). В их числе был И. Т. Родожицкий, посетивший в Дрездене все знаменитые памятники культуры. Судя по его «Походным запискам» среди русских офицеров было немало благодарных и даже восторженных зрителей, что вполне соответствовало психологическому контексту той поры: «Отсюда поехали мы в Пантеон скульптуры, где любовались изящными произведениями искусного резца. Мрамор одушевлялся в изображениях Аякса и Патрокла, в Лакооне с детьми, в Тезеевой голове; но особенно обратил на себя наше внимание Аполлон Бельведерский. Какая анатомическая правильность в мускулах! Естественность выражения! Чистота в отделке! Какое грозное и вместе прекрасное лицо возмужалого юноши, пустившего стрелу в Пифона! <… > Нас остановила гораздо более перед собою стыдливая Венера Медицейская: сколько совершенства в ее округлостях!.. Стоило бы только каплю кармина развести на ней, и она казалась бы оживленною: мрамор дышит жизнию; кажется, груди ее тихо колеблются; кажется, веет аромат ее дыхания; кажется… Известно, как пылко воображение молодых людей: оно далеко заводит в мечтания. Чтобы не раздражить своей чувствительности, мы с товарищами отошли от этой очаровательницы к другой Венере, смотрящейся через плечо назад, и в этой встретили не менее привлекательности. Здесь представилось новое изящество творческой силы резца: он дал столь естественную гибкость ее членам, особенно шейке, ручкам и груди, что не знаешь, которой из двух Венер отдать преимущество: одна пленительна в европейском, а другая в азиатском вкусе… Амур и Психея весьма мило обнимались; особенно ласки Психеи, касающейся правою рукою подбородка своего любезного и смотрящей ему с улыбкою в глаза, изображены прелестно. Мы не могли довольно всем налюбоваться. 'Жаль, что столько прекрасных существ не воскресают из очаровательного окаменения', — сказал я почтенному немцу-смотрителю. Он улыбнулся за комплимент и отвечал, что тут осталось только посредственное, а все лучшее перевезено в крепость Кенигштейн»{19}.
Не менее любознательны, чем артиллеристы, были офицеры 1-го егерского полка. «В остаток этого дня мы осмотрели в Дрездене королевский дворец с знаменитою картинною галереею, оружейную палату и кунсткамеру, придворную католическую церковь великолепного римского образца с огромными колоннами снаружи и внутри под обширным, пологим до дерзновения куполом ее. Правда, важнейшие редкости этой столицы — из опасения — вывезены были давно правительством в неприступную крепость Кенигштейн, но все-таки оставалось их и в Дрездене немалое число. Ввечеру посмотрели и послушали славную Дрезденскую оперу», — рассказывал M. М. Петров{20}. На И. Т. Родожицкого посещение театра не произвело сильного впечатления: «Итак, ввечеру, пошел я в театр. Чтобы позабавить русских, режиссер вздумал сыграть для смеха оперу Рохус Помперникель, наполненную дурачествами. Арии в ней были набранные, и музыка составная из разных пьес. Рохус, в зеленом мундире с красным воротником, явился на сцену верхом; потом, увешанный колбасами и сосисками, плетью гонял от себя мальчиков, дразнивших его будто бы на лице, в городе, куда он приехал. Рохус много дурачился, как наши паяцы на качелях, пел довольно замысловатые арии, и одну даже невежливую, в которой женскую красоту (конечно, национальную) сравнивал с картофелем. Смысл песни заключался в насмешках над непрочностью женской красоты, над ветреностью, непостоянством женщин и проч., так, что рондо каждого куплета оканчивалось картофелем. Однако немногим из русских зрителей нравилось дурачество Рохуса, который, впрочем, играл лучше других актеров. После оперы представляли жалкий балет, в котором две малютки прыгали и вертелись как попало. Я ни мало не ожидал увидеть столь дурную игру на Дрезденском театре…»{21}
Отрадные впечатления остались в сердце русских офицеров после посещения Богемии, соседствовавшей с Саксонским королевством. П. С. Пущин записал в дневнике: «Многие обычаи в Богемии схожи с нами: например закуска так же в ходу, как и в России. Прежде чем сесть за стол, подают водку, называемую сливовица, которую мы пили в память наших общих предков с большим удовольствием, тем более что мы, несчастные, промокли до костей»{22}. Неугомонные офицеры 1-го егерского полка сразу обнаружили в Богемии достойный их пытливого ума предмет: «После того ездили мы два раза в Богемию, по дороге от Ландсгута на Кениген-Грец, на половину другой мили, чтобы посмотреть там Адерсбах, или каменный лес, уже не простую игрушку природы, а вычурные гримасы ее <…>. Фигуры скал разновидные: иные пирамидные, а наиболее колонные — с заострившимися верхушками чрез разрушение от мокрот и пригревов солнца. Есть несколько имеющих подобие сахарных голов, стоящих на усеченных остроконечнях <…>. В энциклопедическом лексиконе происхождение скал Адерсбаха приписывается стремлению вод ливней дождевых и таявших снегов. Но
