нам подробнее про буфет, – необычайно вежливо молвил я. – Сколько минут поезд будет стоять на станции?
Он вошел, и в то же мгновение я ногой захлопнул дверь и схватил его за горло. Кондуктор так поразился, что даже глазки его – бегающие, как верно подметила мадемуазель Плесси, – на мгновение прекратили свое движение.
– Что вы, господин... – захрипел он умоляюще.
Изабель, опустив книгу, в легком ошеломлении смотрела на нас обоих.
– Вас в детстве мама не учила, что лгать нехорошо? – спросил я. – Особенно полиции.
– Право же, не понимаю, о чем вы... – пробормотал он.
Ослабив хватку, я швырнул его на диван возле Изабель, достал из кармана рисунок и развернул его.
– Меня интересует вот этот человек. Кто он, как его зовут, где он живет и с кем ехал в поезде. Ну?
Кондуктор дернул шеей и поправил покосившийся воротничок. Губы его стянулись в узенькую, недобрую линию.
– Странные у вас методы, господин полицейский... Чуть что – и сразу же хвать за горло... Я же вам уже сказал – в жизни не встречал этого человека. Не был он у меня в вагоне, готов поручиться. Я девять лет на железных дорогах служу, у меня дядя на телеграфе работает... Вы не имеете права так себя вести, а за горло хватать – тем более. У меня есть репортер знакомый, так я ему могу про ваше самоуправство рассказать. – С каждым словом малоприметный человечек обретал уверенность, а я все более и более терял почву под ногами. – Он вас так пропишет, что вас со службы погонят... Без выходного пособия, – глумливо прибавил он. – Так что держите руки при себе! Нет такого закона, чтобы вашему брату руки распускать.
Он совершенно очевидно что-то знал и для человека, которому нечего скрывать, вел себя слишком заносчиво. Поневоле я пожалел, что с самого начала избрал неверный путь. Просто он пытался меня провести, а я вранья терпеть не могу. Примирительно улыбаясь, я сунул руку в карман и подумал: «Надо было сразу предложить ему денег... Ясно же – дешевая, мелкая душонка, за целковый продаст и маму, и дядю, и телеграф в придачу».
– Послушайте, любезный... – начал я, и тут меня прервал визг Изабель. Бросив свою книжку, она лихорадочно рылась в ридикюле.
– Что такое? – сердито спросил я.
– Мой кошелек! – взвизгнула француженка. – Его украли! – Она вся раскраснелась, ее глаза горели. – Двести рублей, не меньше... – Она подскочила на месте. – Постойте, да это он! – заверещала она на весь вагон, указывая на опешившего кондуктора. – Больше никто не мог сюда войти! Конечно, он! Держите его, я сейчас же вызываю полицию! – Она вскочила с места.
– Право же, мадам, вы меня поражаете, – презрительно проговорил кондуктор. – Да кто бы стал меня держать на работе, если бы я такими вещами занимался.
– Ну мы еще посмотрим... – сказал я. – Вверх руки поднимите, пожалуйста.
– Вы не имеете права... – пробулькал он.
– Имею. Я полицейский.
Пожав плечами, кондуктор поднял руки. На лице его было написано совершенное презрение.
– Нет, все-таки я пожалуюсь на вас своему приятелю... – бубнил он, пока я обыскивал его карманы. – Просто черт знает что такое! На честного человека возводить напраслину...
– Напраслину, говорите? – спокойно спросил я.
И вслед за тем извлек из его брючного кармана розовый, трогательный, расшитый бисером дамский кошелечек, который я сто раз, не меньше, видел в руках мадемуазель Плесси.
ГЛАВА ХХVI
– Двести рублей – большие деньги, – сказал я, глядя в лицо совершенно раздавленного человечка. – Конечно, с хищением десяти тысяч казенных рублей с телеграфа, к примеру, не сравнишь, но вполне тянет на крупную кражу.
– Я не брал... – прошептал кондуктор. – Клянусь...
– Ага, рука сама взяла, – безжалостно оборвал его я. – Мне частенько приходится слышать такие оправдания. Кстати, ваш друг репортер случайно не хроникой занимается? Не то я могу дать ему хорошую тему для сообщения: взятие с поличным вора на Николаевской железной дороге [43] .
– Протокол! – категорично потребовала мадемуазель Плесси. – В тюрьму его!
– И дядю могут попросить с телеграфа, потому что его племянник вор, – добавил я. – Погонят со службы без выходного пособия. А? Ну как?
Кондуктор переводил взгляд с меня на мою спутницу и обратно. Теперь у него был покорный, даже затравленный вид, и – признаюсь честно – подходил он ему куда больше, чем недавняя уверенность в себе.
– Хорошо... – прошелестел мужчина. – Чего вы от меня хотите?
– Правды, – коротко ответил я и постучал пальцем по рисунку. – Вернемся к нашим баранам, как говорят французы. Итак, повторяю свой вопрос. Кто это такой?
– Вы не отправите меня в тюрьму? – внезапно спросил кондуктор. – У меня семья. Я не виноват, честное слово. Я...
– Все зависит от того, что ты нам расскажешь, – сказал я. – Прежде всего, как тебя зовут?
– Николай. – Он хотел сесть, но поглядел на мадемуазель Плесси и предпочел устроиться на диване напротив.
Так... Стало быть, он и есть тот самый Николя, из-за которого двое кондукторов опасались неприятностей. Я послал мадемуазель Плесси благодарный взгляд.
– Как фамилия?
– Хомутов.
– Где живешь?
Он назвал адрес. С каждым ответом его плечи опускались все ниже. Я же, сев рядом с мадемуазель Плесси, заносил в записную книжку все его показания.
– Что за человек изображен на рисунке?
– Приятель мой.
Такого ответа я ожидал меньше всего, но решил пока не показывать своего удивления.
– Как зовут твоего приятеля?
Кондуктор вздохнул.
– Васька... Василий Столетов.
– Отчество знаешь?
– Знаю. Агеевич.
– Где живет?
– Где? Да везде понемногу... У него в Петербурге комната, он туда всегда возвращался.
– Мне адрес нужен.
Выяснилось, что Столетов в Петербурге предпочитал Васильевский остров.
– Замечательно... Чем он занимался, твой приятель?
– Так... – угрюмо пробормотал Николай. – Можно подумать, вы не знаете...
– Я бы хотел услышать твой ответ.
– Ну... Он по железным дорогам был специалист.
Мгновение я смотрел на него, не понимая.
– Вор?!
Плечи Николая Хомутова совсем поникли.
– Вы, полицейские, так называете, а бедному человеку жить надо, – тяжело вздохнул он.
И тут я понял все. Все-все, до самого конца. И то, почему Леманн и Фрида Келлер, имея с собой важнейшие чертежи, вдруг ни с того ни с сего неожиданно сошли с поезда; и то, почему они застряли на несколько дней в провинциальной глуши; и слезы шпионки, и ее красные глаза... и то, почему у мертвого Столетова не имелось при себе билета... Должно быть, агенты предусмотрели все и уже были готовы выбраться из России, но лишь одного не учли – что железнодорожный вор украдет у них вещи, а в их числе и бесценные листки голубой бумаги.
Как же просто все было на самом деле! И каким сложным казалось!
А Хомутов, которому уже нечего было терять, меж тем рассказывал, что Васька знал железную дорогу как свои пять пальцев... На одной из промежуточных станций Хомутов тайком пускал его в вагон, а дальше уже Ваську не надо было учить, что делать... Он крал у генералов, крал у дам, один раз обворовал директора императорского театра. Был дерзок, смел, находчив и, даже когда его чуть не схватили с поличным, так сумел отвертеться, что перед ним вынуждены были извиняться. Ну и, само собой, часть добычи Столетов всегда отдавал другу-кондуктору, который в случае чего всегда был готов его выручить. Правда, о последнем обстоятельстве Хомутов мне, конечно, не сказал, но я и так понял.
– И вы не боялись попасться?
– А что? – обиделся кондуктор. – Мы не жадничали, жадность – она не одного человека сгубила... Однажды Васька у одной актрисы гарнитур бриллиантовый стащил, так мы потом на вырученные за него деньги спокойно прожили месяцев девять, не меньше. С толком надо действовать... с расстановкой. – Он посмотрел на меня и отвел глаза.
– Ладно, – сказал я. – Недели две назад твой друг с твоего ведома обокрал очередных пассажиров. Что ты можешь о них сказать?
– Я? Ну... Обыкновенные вроде люди, ничего такого, не актеры, не знаменитости... Ехали в Петербург из Москвы.
– Подробнее, пожалуйста, – поторопил его я, видя, что он находится в затруднении.
– Да что там говорить... Дама молодая, красивая... Господин... высокий такой, молчаливый... Потом он, правда, ох как разговорился, когда обнаружил пропажу чемоданчика. Он, значит, отлучился ненадолго, а дама вроде как задремала. Ну, Васька и не растерялся... И чего они так кричали? Он у них только самый маленький чемоданчик взял.
– Что там было? – спросил я, чувствуя, как желваки ходят по скулам.
– Женские тряпки разные, шкатулка с колечками, деньги...
– Еще что?
– Еще? Да все вроде...
Я поглядел на его лицо. Лжет он мне или нет? Да нет, вроде не лжет... Наверное, чертежи были для предосторожности спрятаны во второе дно чемодана.
– Ты точно уверен, что там больше ничего не было?
– За кого вы меня принимаете? Да и колечки были так себе, прямо скажем, видали мы и получше... Деньги мы поделили, украшения – тоже...
– Фу, какая гадость, – заявила мадемуазель Плесси, до того молчавшая. – Аполлинер! Спросите у него, что они сделали с платьями.
Я перевел вопрос моей спутницы.
– Тряпки? Да на кой они мне... Ворованные – хлопот не оберешься. Васька их Китти отдал.
– Китти? Его подруга? – напрягся я. – Так, так... Как фамилия, где живет?
Выяснилось, что Хомутов знал только улицу, а дом – лишь примерно.
– Такой большой, штукатуренный по фасаду, в три этажа... А зовут ее Катя. Какая она Китти? Катя Кадочкина.
– Тоже воровка?
– Почему обязательно воровка? – вяло
