но тут он увидел, что именно ему предстоит переписывать, и лицо его сразу же просветлело.
– Однако! – оживился он, пробегая глазами строки. – Значит, все-таки убийство?
– Угу, – промычал я.
– Аверинцев уже арестован? – деловито осведомился секретарь, глядя на меня преданным взором.
Я поморщился.
– Дело взял на себя сам Григорий Никанорович. По совету петербургской дамы.
Былинкин прищурился.
– Полагаете, она дала хороший совет?
– Несомненно, – твердо ответил я, глядя ему прямо в глаза.
Былинкин вздохнул и вместе с моим заключением испарился в дверях.
Все та же муха, если не другая, монотонно жужжала возле стекла. Я положил голову на руки и задремал. Прошлой ночью мне совсем не удалосъ уснуть.
Сначала опрашивали свидетелей – человек сто, пьяных и полупьяных, трезвых и почти трезвых, слуг, гостей, родственников хозяев, дальних родственников... Никто ничего не знал! Никто ничего не видел, не заметил ничего подозрительного... И все как один сокрушались о погибшей.
Когда посветлело, стали обыскивать берег и почти сразу же нашли камень со следами крови и с несколькими русыми волосками, прилипшими к нему. Таким образом, вопрос об орудии убийства отпал. Оставался только один необходимый элемент головоломки – убийца, и как раз он отсутствовал начисто.
У Елены Андреевны не было врагов, о чем нам говорили все, кто знал ее. Не было врагов, но были наследники, вернее один наследник... Враги, правда, имелись у ее родителей, и они могли выбрать невесту в жертву – в качестве своеобразного способа мести.
Взять, к примеру, управляющего Зацепина, который как раз находился в городе... А Стариков – чем не подозреваемый? Или Максим Иваныч, который грозился выгнать Веневитиновых из усадьбы... Вон он как раз стучится в дверь, требует, чтобы я уходил... нет...
Я тряхнул головой и с усилием поднял ее со стола. В дверь и впрямь кто-то стучал. Бросив взгляд на часы, я понял, что спал около получаса.
– Войдите!
Мадемуазель Плесси остановилась на пороге и вздохнула, с сочувствием глядя на меня.
– Я вас потревожила, месье Аполлинер? Сидите-сидите...
Я снял очки и яростно протер глаза. Стало легче, но ненамного.
– Есть какие-нибудь новости? – спросил я.
– О! – Мадемуазель Плесси надула губы. – Грегуар лютует, – со значением сообщила она.
Фраза прозвучала в ее устах настолько дико, что я проснулся окончательно.
– Что, простите, делает Григорий Никанорович?
– Так сказал ваш человек, – ничуть не смущаясь, объяснила мадемуазель Плесси. – Тот, который наехал на пропавшего пассажира.
– Онофриев? – промямлил я, начиная понимать.
Изабель энергично кивнула несколько раз.
– Да, он! Так вот, Грегуар собрал всех подозреваемых, – продолжала она уже по-французски, – рассадил их по комнатам, а сам ходит из комнаты в комнату и кричит: «Я знаю, это ты сделал! Ты убил Елену Андреевну!» – Мадемуазель Плесси пожала плечами. – Ну как в таких условиях можно расследовать что- нибудь?
– И сколько у него набралось подозреваемых? – спросил я.
– Четверо. Во-первых, вдовец, потом бывший управляющий, потом прежний владелец усадьбы и какой-то конокрад. Но последнего пришлось сразу отпустить. Он вчера только и делал, что пьянствовал в местном трактире.
– А у остальных, получается, алиби нет?
– Управляющий говорит, что весь вечер был дома с женой. Конечно, в таких делах показания родных в расчет не берутся, но вся прислуга и дворник в один голос твердят, что хозяин никуда не уходил. Так что управляющего тоже отпустили.
– Мадемуазель Плесси... – не выдержав, я все-таки зевнул, – скажите, а кто, по-вашему, убил Елену Веневитинову?
Изабель застенчиво улыбнулась.
– О! В романах, знаете ли, убийцей всегда оказывается самое неожиданное лицо.
– А вы предпочитаете неожиданности? – заинтересовался я.
– Нет, – решительно ответила Изабель. – Но согласитесь, если ее убил муж в день свадьбы, это просто скучно. В конце концов, мог и подождать. Хотя бы из приличия!
Вошел Былинкин и, радостно улыбаясь, протянул мне переписанный набело протокол. Я сразу же увидел, что в тексте две довольно приличные кляксы.
– Что тут такое? – заинтересовалась Изабель. – О! – Она взяла протокол, повернула его боком, бросила взгляд на кляксы и решительно разодрала бумагу на четыре части. – Уволить вас мало, – на чистейшем русском языке сообщила она пораженному до глубины души секретарю, который смотрел на нее во все глаза. – Ступайте и перепишите еще раз! – добавила она уже по-французски, и Былинкин, пятясь, вышел в дверь.
– Изабель, – тихо спросил я, – что это было?
– Это? – расцвела бывшая гувернантка. – О, это слова, которые мой бывший хозяин часто повторял слугам. Я заметила, что после них все становились как шелковые, и решила, что вашему секретарю тоже не помешает их услышать.
Положительно, она нравилась мне все больше и больше. Если бы я не боялся, что мои намерения будут превратно истолкованы, я бы, честное слово, расцеловал ее.
– Ну ладно, Былинкина вы приструнили, – проворчал я. – А теперь говорите, зачем вы все-таки пришли ко мне. Насколько я понимаю, – добавил я, – у вас возникла какая-то мысль?
Изабель утвердительно кивнула.
– Выстрел в лесу, – сообщила она.
Хм, просто какое-то совпадение. До того как заснуть, я вспомнил о словах поваренка, которые никто не принял всерьез. В самом деле, Елена Андреевна не была застрелена. Но ведь что-то тот выстрел должен был значить?
– Все решили, – очень быстро продолжала француженка, – что мальчик обознался и перепутал выстрел со звуком фейерверка. Но я разговаривала с Сашей, и он настаивает, что к тому времени фейерверки уже давно закончились. Он довольно смышленый мальчик, и я не думаю, чтобы он лгал.
– Да, любопытно, – медленно проговорил я. – Возможно, поблизости находился какой-нибудь браконьер, и если так, то он мог видеть убийцу. – Я решительно поднялся с места. – Нам надо осмотреть лес.
– Представьте себе, я тоже так подумала, – гордо ответила Изабель и поправила очки.
ГЛАВА ХХIII
Снаружи царила самая благодатная погода, и Изабель сразу же как-то встряхнулась, расправила плечи и заулыбалась. Я, однако же, осторожно придержал ее за локоть, чтобы она, засмотревшись на безоблачное небо, ненароком не наступила в грязь.
– А, ваше благородие! Как изволит поживать ваша невеста?
В нескольких шагах от нас стоял конокрад Антипка Кривой и, осклабясь, переводил взгляд с Изабель на меня. Это был плечистый, длиннорукий малый, как говорили – наполовину цыган, черноволосый и загорелый. Со стороны своих цыганских предков он унаследовал горячую любовь к лошадям, которая то и дело заводила его слишком далеко. Я имел сомнительное удовольствие несколько раз сталкиваться с ним по службе, но еще ни разу мне не удавалось засадить его больше чем на месяц. Антипка был хитер и изворотлив, к тому же он обладал даром заводить везде друзей, которые были готовы давать какие угодно показания в его пользу. Странным образом, хотя он и был вором, о чем все прекрасно знали, в N его скорее любили, чем презирали. Ходили какие-то темные слухи о его подвигах – будто бы в трактире у Власа однажды он, вооруженный только ножкой от стула, один пошел на четверых пьяных возчиков и всех их утихомирил, но то было еще до моего приезда сюда. А еще, хотя Антипка был черен, как таракан, и к тому же крив на один глаз, в N за ним закрепилась прочная слава донжуана.
– Чего тебе? – неприязненно спросил я.
Изабель, вздернув брови, скептически разглядывала Антипку.
– Кто это? – спросила она у меня по-французски. Я объяснил.
– Фу-ты ну-ты... – пробормотал Антипка, на которого речь на незнакомом языке произвела, судя по всему, неизгладимое впечатление. – Ладно! Я, ваше благородие, вот чего сказать хотел. То, что у Веневитиновых невесту порешили, дело ихнее, а я человек маленький. Обидно, что кто-то подумал, – и он выразительно посмотрел на меня, – будто меня облыжно обвинять можно.
– Я тебя в чем-то обвинял? – пожал я плечами. – И потом, насколько мне известно, тебя уже отпустили.
– Еще бы меня не отпустили, – пробурчал Антипка, ковыряя землю носком сапога и косясь на совершенно невозмутимую Изабель, которая смотрела мимо него так, словно его здесь и не было. – Все в городе знают, как вы меня ненавидите, да только я вам не по зубам. Да-с!
Положительно, мне начинал надоедать бессмысленный разговор.
– Да кто ты такой, чтобы я тебя ненавидел? – вполне рассудительно, как мне казалось, ответил я. – Для такого, как ты, слишком много чести.
Конокрад слегка побледнел, несмотря на загар. Может быть, от недосыпания я плохо соображал, потому что Кривому Антипке ни в коем случае не следовало говорить подобные слова. О себе тот был очень высокого мнения, и тщеславие его было не на шутку уязвлено, когда он узнавал, что кто-то осмеливается в грош его не ставить.
– Со свету сжить хотите, – с горечью выговорил конокрад, потому что несколько торговок, пара мальчишек и приказчик из модной лавки уже собрались вокруг нас, прислушиваясь к странному разговору. – Ну да ничего. Бог – он все видит.
– Дурак ты, и больше ничего, – ответил я.
Его глаза вспыхнули злобой. Вне всяких сомнений, Антипка был не прочь сказать мне какую-нибудь дерзость, но тут подъехал экипаж Изабель, управляемый Аркадием, который слишком поздно натянул вожжи. Лошадь грудью толкнула конокрада, и он, взмахнув руками, полетел прямо в грязь. Зрители засмеялись. Весь красный, Кривой вскочил с земли.
– Смотри, куда прешь, дубина! – закричал он, грозя кулаком кучеру.
В ответ последний
