предназначавшегося ей сиденья шелуху семечек, испепелила взором сидящего позади мастерового, так что он даже поперхнулся очередной семечкой, и царственно села.
– Конечно, вам виднее, – обронила мадемуазель Плесси, с треском раскрывая веер и обмахиваясь им. – И как же вы рассчитываете найти вашу мадемуазель Китти? Среди такого скопления народа... – Она не договорила и повела плечом.
Собака взвизгнула особенно громко. Галерка лежала от хохота. Со своего места я видел клоунов возле кулис – рыжего в красном костюме и светлого в черно-белом, которые ожидали своего выхода. Мгновенно у меня в голове возникла дерзкая мысль.
– Подождите меня, я сейчас, – шепнул я Изабель и удалился, нащупывая в кармане кошелек.
Когда я вернулся, рыжий клоун уже закончил колотить белого. Теперь наступила очередь фокусника, и он уже вышел из кулис, но тут его опередил конферансье, который ответил:
– Дамы и господа! Почтеннейшая публика! Минуточку внимания! Следующий номер – особенный! Присутствующий здесь, на представлении, господин пожелал, чтобы все фокусы, которые вы сейчас увидите, были посвящены одной особе, а именно прелестной мадемуазель Китти Кадочкиной! Аплодисменты, дамы и господа, аплодисменты! Наша публика знает толк в подарках, которые не повторяются!
В партере вспорхнул смешок, все стали оборачиваться... и хорошенькая девушка в третьем ряду, конфузясь и сияя от счастья, закрыла лицо руками. Ее подруга настойчиво дергала ее за рукав и что-то шептала ей на ухо.
– Однако! – с невольным уважением ко мне за столь ловкий ход пробормотала Изабель. – Это они? Китти и Маруся?
– Они, – сказал я. – Идем!
И, не обращая внимания на фокусы «маэстро Лоренцо из Вероны», который наверняка появился на свет не далее Одессы, мы стали пробираться вперед. На нас шикали, публика возмущалась, а какая-то толстуха попыталась даже стукнуть Изабель по ноге зонтиком, за что та наступила каблуком ей прямо на мозоль.
– Караул, спасите! – взвыла толстуха. – Убивают, смерть моя пришла! Полиция!
– Я сам полицейский, – прошипел я. – И если ты не уймешься, ей-богу, засажу тебя за нарушение общественного порядка!
Кое-как мы с Изабель добрались до Китти, вернее, Кати, которая настолько была поглощена происходящим на сцене, что даже не обратила на нас внимания. Ее глаза сияли, завитки волос возле лба вздрагивали в такт, когда она смеялась или хлопала в ладоши. На Китти было розовое шелковое платье, по правде говоря, показавшееся мне слишком нарядным для простой швеи. Она была стройная, хорошенькая, с ямочками на щеках, и, глядя на нее, трудно было поверить, что девушка – подруга вора. Рядом с Китти сидела, очевидно, та самая Маруся, о которой упоминал студент Родионов, бывшая полной противоположностью своей соседки – плечистая, коренастая, с широким лицом и толстыми руками. Она первая обратила на нас внимание и нахмурилась.
– Кать, а Кать! – негромко позвала девушка, толкая подругу локтем в бок.
Но Катя, увлеченная представлением, только отмахнулась.
– Что вам угодно? – спросила Маруся, насупясь.
– Поговорить с вашей подругой Катей Кадочкиной, – сказал я.
– Мы с незнакомыми не разговариваем, – фыркнула Маруся и отвернулась.
– Тогда давайте познакомимся, – спокойно предложил я и достал документ. – Кстати, где предпочитаете беседовать: здесь или в участке?
– Ой, – растерянно пролепетала Маруся. – Кать! Тут энтот... охвицер!
Катя обратила ко мне свое прелестное оживленное личико. Хотя, едва девушка поняла, кто я такой, оживленность на нем уступила место настороженности.
– Чем могу служить? – спросила она, теребя пальцами завиток волос у щеки.
– А вы не догадываетесь? – вопросом на вопрос ответил я.
– Я? – пролепетала Китти. – Нет! Что вы...
– Можно занять ваше место? – обратился я к господину с жидкими усиками, который сидел по другую сторону от Китти. Тот приготовился было протестовать, но я опередил его, достав целковый. – Вот вам возмещение за билет.
Обрадованный господин тотчас же встал и удалился, а я сел рядом с Катей. Испуг и растерянность застыли в ее глазах.
– Простите, я ничего не понимаю... – начала она.
– А вот этого не надо, пожалуйста! – оборвал я ее. – Можно подумать, вы не догадывались, чем занимался ваш друг Василий Столетов.
– Я... – Китти моргала часто-часто, готовая расплакаться. Маруся глядела на нее, презрительно наморщив нос.
– Давайте упростим дело, – предложил я. – Никто не собирается сажать вас в тюрьму и обвинять в сообщничестве. По крайней мере, пока. Вы лишь расскажете мне то, что я хочу знать, а все остальное останется между нами. Договорились?
– Допрыгалась! – мрачно прогудела Маруся. – Так я и знала. Платья-колечки, стонет сердечко... Он воровал, да? Я же говорила, что он не похож на человека, который зарабатывает честным трудом.
Шквал аплодисментов прервал нас. Фокусник на сцене кланялся, прижимая обе руки к груди. Китти тихо всхлипнула и достала платочек.
– Да что ж я... я ничего... Вася – хороший... Я и не подозревала... И вообще, вы знаете, я его уже несколько дней не видела... да... – Она вытерла глаза и с надеждой покосилась на меня.
– О нем мы потом поговорим, – прервал девушку я. – Сейчас меня интересует чемодан. Хороший такой чемодан, коричневый, не слишком большой, который Василий привез со своего последнего дела.
Катя хлюпнула носом.
– У которого крышка сломалась, да? – робко спросила она.
Я кивнул.
– Что в нем было? Про паспорт и деньги я знаю. Что еще?
– Не знаю, – прошелестела Китти. – Вася ведь мне не все говорил...
– Спросите ее, что ей досталось из того чемодана, – бросила мне Изабель по-французски. – И дайте девчонке понять, что ее можно притянуть за сокрытие краденого.
– Что она говорит? – со страхом спросила Китти.
– Что ты дура, знамо дело, – высказалась знатная переводчица Маруся и отвернулась.
– В том чемодане были кольца и одежда, – напомнил я. – Ну же, Китти, что еще? – Она глядела на меня, явно не понимая, что начинало меня раздражать. – Вы видели чемодан? Василий рассказывал вам, что он в нем нашел?
– Он мне платье дал, – пробормотала Китти, окончательно теряя голову. – Еще, говорит, там платки были... галстуки какие-то... все вперемешку...
«Ага, ага, – понял я. – А все потому, что Леманну и Келлер пришлось покидать город в спешке...»
– А колец он мне не дарил... – Китти мяла и комкала в руках платок, избегая моего взгляда.
– Документы какие-нибудь были в чемодане? – напрямик спросил я. – Вспомните, Китти, это очень важно.
– Да нет, ничего... – бормотала она. – Только платье мне дал... и все...
– Кольца себе заныкал, – подала голос Маруся, – а ей, значит, тряпки. И бумагу на завертки.
– Какую бумагу? – спросил я.
– Да синенькие такие листочки, – робко ответила Китти. – Все исчерканные, некрасивые... На тебе, говорит, пригодятся что-нибудь завернуть. Все едино бумага...
У меня потемнело в глазах.
– Синенькие листочки? Восемь штук? Чертежи? Отвечай! – Я рванулся к Китти и затряс ее за плечи. – Так? Он их нашел, когда отвалилась крышка?
– Да вроде... – бормотала Китти, не понимая причины моей ярости. – Да они совсем грязные были, те бумажки... куда их на завертки...
– Чертежи... – простонал я. – Скажи мне наконец, там были чертежи? Да?
– Ну, да...
– Господи боже мой!
Новая волна аплодисментов потрясла цирк. Клоуны выскочили из-за кулис, причем рыжий шел на руках. На лице его была нарисована идиотская улыбка.
Запрокинув голову, я хохотал...
И никак не мог остановиться.
ГЛАВА XXIX
Какие только варианты я не держал в уме! Пытался предусмотреть и то, и это, предугадать тут, просчитать там! Ведь на кон было поставлено благополучие самой империи, и за чертежами на синих листках охотились агенты по меньшей мере трех держав, если считать и баронессу Корф! Что же должен был сделать Васька Столетов, если ценнейшие документы волею судьбы оказались у него? Он неминуемо должен был попытаться продать их, потому что ему самому они были ни к чему. Но откуда, откуда же железнодорожный вор мог знать ценность голубеньких листков? Что там на них было написано: направлено на утверждение? Мало ли что направлено, в самом деле... Бумага есть бумага, а значит, вполне подойдет для того, чтобы заворачивать в нее, скажем, сыр. А не сыр, так колбасу, черт побери! Потому что Васька Столетов, как и все дураки на свете, был донельзя практичен. Говорят, практичность – признак ума. Ничего подобного, как раз наоборот – признак его ограниченности! Во все времена практичные люди вязнут в тине повседневности, а мир двигают вперед фантазеры, мечтатели и чудаки, которых практичные люди, к слову сказать, от души презирают.
К черту практичных людей! Сейчас эта девушка с испуганным взором, которая так вздрагивает при каждом новом раскате моего смеха, скажет мне, что она уже успела употребить чертежи на хозяйственные нужды. И тогда, честное слово, я не знаю, что с ней сделаю.
А что я с ней сделаю, в самом деле? Если чертежи пропали, то все бесполезно. Значит, все мои поиски были напрасны, и я никогда не смогу выбраться из N, и мадемуазель Плесси не захочет выходить за меня замуж...
Если, конечно, она и в самом деле мадемуазель Плесси.
– Что-то я сегодня не слишком понятлив, – снова повернулся я к Китти. – Давай-ка с самого начала. Василий Столетов обнаружил в украденном чемодане чертежи на голубой бумаге. Ему самому они были ни к чему, и он отдал их тебе. Так?
– Так, – пролепетала Китти.
– Посоветовав употребить их на завертки. Так?
– Д-да...
– А где чертежи
