И совестно носить его, и жаль оставить… (П.А. Вяземский).
Скучные люди – это как раз люди, поступающие по якобы общим, обязательным для всех, правилам, забывая, что жизнь не является бегом по прямой с четкой и ясной, кем-то запрограммированной целью, светящейся на горизонте. Распространенное заблуждение диктует цепляться за уходящую молодость или паразитировать, повиснув на детях, усматривая в них единственный смысл собственного тусклого бытия.
Но задача как раз в том, чтоб устоять самому, удержаться от закутывания в кокон грез и воспоминаний, увлекшись обвинениями и проклятиями в адрес вероломного, чуждого, равнодушного мира. Верующий на склоне лет ценит каждый день, становится внимательнее к деталям повседневности и великодушнее к слабостям других, для него все ближе и ближе желанный горизонт – переход в вечность, и старость как подготовительный период чрезвычайно желанна и целесообразна.
Прошлое непосредственно очерчивает и ограничивает самоопределение пожилого человека: те, кто пережил если не войну, то хотя бы полуголодное детство, коммунальную квартиру, перенаселенное студенческое общежитие, удовлетворены уже одним тем, что в старости имеют свой угол, сыты, одеты, обуты. Потом, воспоминания эпизодов собственной биографии, героических, достойных или просто приятных, к примеру, как переплыл широкую реку, вскарабкался на трудную гору, тем более что-то ценное изобрел или написал, могут утешить, поднять настроение, особенно когда есть с кем поделиться. Пословица недаром говорит: чему смолоду научишься, то в старости пригодится.
Но юношеских идеалов, заслуг или заблуждений мало, чтобы питать в старости; один ветеран Великой Отечественной удивлялся: все самое главное, самое существенное осталось там, на войне, в том времени, зачем же я коптил небо еще полвека? С. Наровчатов выразил это ощущение в строках:
… ни главнее, ни важнее
Я не увижу в сотню лет,
Чем эта мокрая траншея,
Чем этот серенький рассвет.
Другой фронтовик, напротив, заметив за собой навязчивую страсть, особенно после рюмки-другой, вспоминать «минувшие дни», принципиально запретил себе говорить о прошедшем, считал даже унизительным и пошлым восполнять героическими впечатлениями былого мелочную заурядность сегодняшнего дня.
Некоторым историческим деятелям хватило достоинства и мужества в конце пути оценить и публично признать ошибочность созданных ими учений и, следовательно, бесполезность прожитой жизни: П.А. Кропоткин (1842 – 1921), теоретик анархизма, в 1917 году пришел в ужас от разрушительного хамства своих последователей, а отец «научного социализма» Г.В. Плеханов (1856 – 1918) пережил тяжелое потрясение, наблюдая действия революционеров и страшась предвидеть, куда они приведут. Зато многие обласканные советской властью
Многие хранят упрямую верность замшелым идеям, боясь выпасть из обоймы, остаться в пустоте, потерять привычную компанию и прослыть ренегатом. Маргариту Л. когда-то глубоко поразили усилия одного пожилого гражданина восстановиться в рядах КПСС – после перенесенных пыток, после внезапной смерти жены, когда на глазах родителей избивали сына-подростка, после восемнадцати лет в лагерях; «но чем же еще жить, – растерянно оправдывался он, – куда себя применить?». Впрочем, из нынешних безыдейных времен партийная преданность советскому строю иногда видится вариантом бескорыстной веры честных людей, хранящих идеалы юности и оберегающих собственную душевную цельность: «что ж, мученики д
Нет плачевней судьбы, если над человеком, по Ф. Тютчеву, «…тяготеет / вчерашний зной, вчерашний прах», когда он посвящает годы удовлетворению, например, мстительной страсти, и виртуозно плетет интриги, стремясь разрушить чье-то благополучие, как граф Монте-Кристо или отвратительный персонаж пьесы Горького «Старик». В действительности, слава Богу, такая цельность встречается чрезвычайно редко: разве что товарищ Сталин в полночной беседе за вином в присутствии Каменева и Дзержинского признавался: «самое лучшее наслаждение – наметить врага, подготовиться, отомстить как следует, а потом пойти спать»; он же любил в лесу поджечь муравейник и забавляться, наблюдая как его обитатели гибнут в огне. Кое-кто, бывает, целую жизнь бережно пестует обиду и злость на ближнего, отказываясь примириться даже с родной сестрой, даже на краю могилы.
«Сталин великий вождь и полководец!» – кричит увешанный наградами ветеран, наверняка не читавший В. Некрасова, В. Богомолова, В. Астафьева, В. Быкова и других писателей-фронтовиков, приверженцев
Уже к середине жизни иные, за отсутствием вариантов, каменеют в убеждении, что дерзкие мечты и романтика юности преодолены к лучшему, достигнута единственно возможная правильность жизни, в соответствии с верными идеалами и твердыми принципами поведения – это и есть смерть души. Нужна отвага, чтобы пересмотреть прежние взгляды и убеждения, назвать наконец глупости глупостями, ложь ложью, иллюзии иллюзиями, и отвергнуть прежнее, сбывшееся и несбывшееся, как непригодное на новом витке бытия.
Отнюдь не полезно отождествлять свою личность с делом, которому ты служишь. «Старость меня дома не застанет», как бы не так! Большинство людей трудится не по призванию, а ради, как говорится, куска хлеба; даже самые творческие профессии требуют большей частью рутинного каторжного труда, который далеко не всегда венчается гениальными прозрениями и высокими достижениями; зато повседневные хлопоты заполняют время, дают приятное ощущение своей занятости, полезности и связанной с нею власти. Но что радовало в юности, бесполезно в старости: нет прежней энергии, страсти к работе, нет и самой работы, не интересны развлечения, утомляют путешествия… самое время обратиться к внутреннему миру.
Одни бегают по утрам, упражняются с гантелями, носят джинсы, общаются с молодежью, пьют наравне, иронично флиртуют с девушками, изо всех сил храбрятся, отрицая наступающую старость, и только взрослые внуки нарушают иллюзию, что всё еще впереди. Другие придерживаются компании сверстников, где не унизят, назвав дедулей или, еще веселей, старым пеньком, и можно жить прошлым,
