обзывая презрительно «долгогривыми попами»…
Матушка продолжала думать. За последнее время ей пришлось испытать много новых впечатлений. И новая дорога, и новые речи отца Павла, и сам отец Павел, приехавший за ней после долгой разлуки как будто другим, тоже новым человеком, — все это вызвало в ней целое море мыслей, в которых она спешила разобраться.
Отец Павел пошел разыскивать забежавших куда–то детей.
— Возможно ли это? — спросила матушка отца Павла, когда он, вернувшись с детьми, опять сел возле нее.
— Что, возможно? — Да вот то, что ты говорил… создать из человека духа…
— Для человека невозможно. Поэтому–то и потребовалось сошествие на землю Сына Божия. Христос дал людям особую силу в дополнение ко всем, действующим в мире, и с тех пор это стало возможно… Этой–то силой и действуют епископы и священники…
— Ив тебе есть эта сила? — оживленно спросила матушка, с любопытством взглянув на отца Павла.
— В священниках есть, — убежденно проговорил отец Павел, — но не всякий, надевший рясу, священник. И я, может быть, пока не священник. Я только поставлен во священники. Но теперь я верую, что в мире есть сила Божия и что человек может владеть ею, а потому, стало быть, я буду священником… Да, а вот сидел бы спокойно на прежнем приходе, так и превратился бы в Анемподиста Федоровича, и зельтерскую пил бы, и в Пятигорск пришлось бы ехать. А так как на все это нужны деньги, то и дрался бы со своими прихожанами из–за каждого пятака за требу…
Отец Павел опустил голову и стал смотреть на воду. Вода под взмахами колес парохода бурлила, кипела, вздымалась красивой волной. Волна бежала, резвясь и играя, а с неба солнышко слало ей свои теплые лучи и расцвечивало ее всеми переливами радуги.
Пароход быстро несся вперед, но мысли отца Павла опережали его. Вот он видит уже пристань… Радостный отец Герасим встречает его… Все сначала отправляются к владыке за благословением. Вот добрый, не забывающий свое духовенство и в мелочах жизни, всюду поспевающий владыка. Он ласково поздравляет с приездом, благословляет его семью… А вот, наконец, и Новодуховское. Кругом всё еще только начато… Подбегают «прихожане». Они веселые, ласковые, но… много, много еще надо, чтобы обратить их в «разумное Божье создание»…
Годы тяжелого, упорного труда предстоят впереди.
Но, Боже, как легок и радостен этот труд!
Не все предусмотрел отец Павел в своих забежавших вперед мыслях. На пристани встретил его не один отец Герасим: возле него с каким–то торжественным видом стоял Ерема. В руках он держал большой букет из полевых цветов.
Когда гости сошли на пристань, Ерема, радостно приняв у отца Павла благословение, важно подошел к матушке, вручил ей букет, и, вдруг закрасневшись, и широко улыбаясь, попросил новоприбывшую гостью не отказать в чести, пожаловать к нему в восприемницы.
— Разве? — оживленно спросил отец Павел.
— Вчера… — продолжал улыбаться Ерема. — Бог дочку послал…
Отец Павел и отец Герасим многозначительно переглянулись.
Глава шестнадцатая
— Куда это вы, доктор, так спешите? — обратился отец Владимир к старому приятелю отца Григория, нагнав его на улице.
Доктор шагал в задумчивости, и оклик отца Владимира, видимо, оборвал ему нить каких–то дум. Нетерпеливо пожав руку отцу Владимиру, он полусмущенно–полусердито вскинул на него глаза и вдруг выпалил:
— На миссионерскую беседу!
— Куда? — удивленно переспросил отец Владимир.
— На ваше собеседование со старообрядцами. — Что это с вами случилось? Насколько мне известно, вы, мягко выражаясь, были не особенно большим любителем подобных вещей, — глядя на доктора с улыбкой, заметил отец Владимир.
— Век живи, век учись, батя! — уклончиво ответил доктор, вынимая портсигар и закуривая папиросу.
— Давно это вы так стали философствовать? Что–то не замечал я этого за вами раньше…
— Мало ли чего мы не замечаем. Тычемся носами в миры вселенной, как слепые кутята в пространство, а воображаем, что все знаем.
— А в действительности: «Знаю то, что ничего не знаю»…
— Так–то оно так… Только тяжело сознавать под старость то, что и ты получил эту сократовскую оплеуху человеческому знанию. Ну, пока молод, еще туда–сюда… Пожалуй, даже полезно мучиться этими «проклятыми» вопросами. А когда переболеет человек, остановится на чем–нибудь, составит себе этакое цельное, определенное мировоззрение и заживет в уверенности, что все впереди ясно да гладко, на всякий привет есть готовый ответ, тут уж даже обидно становится, когда кто–нибудь да и вобьет клинышек в твое «цельное» мировоззрение. Поневоле потеряешь душевное равновесие…
— Вам–то кто ж вбил этот клинышек?
— Да ваш владыка…
— Вы были у него? Говорили с ним? Ну что же, убедил он вас в истинности христианства?
— Убедить не убедил, а призадуматься заставил.
— Интересно, чем же он на вас подействовал, при вашем безнадежно скептическом отношении ко всем источникам христианского вероучения…
— Да уж, конечно, не ссылками на Святое Писание.
— А чем же? Данными естествознания? — Не то… не то… На этом нас не поймаешь. Знаем мы эти ваши богословские доказательства «от здравого разума». Строите там свои богословские системы, беря в основу положения, которые могут быть приняты только на веру, и делаете из них выводы, а потом уже, чтобы подтвердить свои выводы, выхватываете подходящие фактики из естественных наук: «Вот, мол, смотрите, и естественные науки этому не противоречат». А что помимо этих фактиков еще говорят науки или здравый разум, о том умалчивают. Нет, у него совсем не то. Говоря со мной, например, он даже и не заикнулся о христианстве. Все про медиков да про медицину, а вышло как–то так, что без христианства людей лечить — все равно, что воду в решето лить…
— Владыка знаток медицины?
— Этого нельзя сказать. Практических знаний у него мало, но он раскрывает, так сказать, философию этой науки… Нет, в самом деле, — доктор досадливо швырнул окурок папиросы, — что дает человечеству наша работа? Лечим, лечим людей, а люди, в общем, становятся все хилее и хилее. Владыка вот предлагает медицине переродить людей, вернуть, например, идиоту разум и сделать его человеком. Хотел было сказать ему, что этого ведь ни он, да и вообще никто пока не может сделать, но задумался… Как хотите, а это Новодуховское, этот босяцкий поселок, невольно заставляет относиться с доверием к его словам. Слово, подтвержденное делом, — могучая сила. Я всегда скептически относился к подобного рода затеям, в особенности после неудавшегося опыта толстовских колоний, в которых и сам принимал одно время горячее участие. Ну, а тут дело говорит само за себя. Я не узнаю прежних ночлежников… Вы знаете, что такое ночлежник? Легче гору сдвинуть, чем заставить ночлежника на один вершок двинуться вперед по пути нравственного совершенствования, выражаясь богословским языком. А он двинул… Если из ночлежника сделал гражданина, то поневоле начнешь верить, что и человека можно превратить в какое–то высшее существо… Тут есть над чем задуматься.
