дышавший Кузьмич в окружении, как всегда, невозмутимых богатырей-близнецов братьев Удальцов. Мы тут же тоскливо переглянулись с Ломакиным и расстроенным дуэтом спросили егеря, с опаской вглядываясь его взволнованное лицо:
– Случилось что?!
– Милиция по домам ходит, – откашлялся Кузьмич, – свидетелей и улики ищут: кто де Бориску, что б ему пусто было, в дермо мокнул: эдак через час и до нас доберутся, ироды… э, братцы! – встрепенулся он, – а мы чёрную краску там, что ли оставили?!
– Нет, с собой забрали: вон банка у ворот стоит, – растерянно ответил Пётр.
– Леш, не в службу, а дружбу – оттащи ты её побыстрее в лесок от греха: тоже мне диверсанты мать нас так! – чуть прямую улику не проворонили.
– Добро, – ответил младший Удальцов и, обернув банку с краской какой-то тряпкой, побежал её прятать в ближайшую рощу.
– Так…- пристально огляделся Кузьмич вокруг, – больше не наследили!? – а то захомутают по собственной же глупости – со стыда сгорим.
– Да, вроде, чисто везде… – оправдывался, как нашкодивший мальчишка, Пётр.
– Блин, как дети малые! «вроде» – в огороде, а мне точно надо знать, а то поедем дружно в Кандалакшу лес на спички валить, – стращал нас Кузьмич, что бы мы со страху максимально тщательно проверили улики, возможно ещё находящиеся в кузнице по возбуждённому милицией уголовному делу о покушении на председателя.
– Да точно всё нормально! – отдувался Ломакин, я как в себя пришёл – всё проверил – вот только про краску треклятую забыл…так что делать-то будем?
– Что задумали, то и будем делать! – овладев я своими чувствами
– А золота хватит? – продолжал сомневаться Ломакин.
– А то! – гордо указал Кузьмич на маленький узелок, который старший Удальцов намертво, как в швейцарском сейфе, стиснул в своих ручищах, – вываливай на стол наши богатства.
Тимофей аккуратно развязал платочек и высыпал золотые обручальные кольца, серьги, военный орден и даже крестик с коронкой, отчего я вновь впал в безграничное уважение сочувствию, бескорыстию и душевной открытости этих, ставших дорогими моему сердцу, людей и с великим трудом удержал по этому поводу слезы благодарности и умиления.
– Может не надо… – это ж у вас, наверняка, последнее…- всё-таки не смог я сдержать своих чувств.
– Надо Федя, надо, – укоризненно улыбнулся мне Кузьмич, – как говорится, не в деньгах счастье… давайте лучше взвешивайте, мастера – время-то тикает…туды его в качель…
– Золота оказалось на 10 грамм больше минимально необходимого и, с большим трудом вернув Кузьмичу боевой орден, приступили, наконец, к переплавке. На всю операцию должно было уйти не более часа – главное было растопить печь до нужной температуры плавления, которая по местной шкале составляла немного немало 1063 градуса по Цельсию для чего к лемеху, как Геракл, встал Тимофей. Алексей встал на воротах, Кузьмич с биноклем залез на забор, Пётр зафисиксировал в тисках форму, и я, выдержав паузу, скомандовал: «Начали»!
Может ещё по рюмочке, а то я всякий раз начинаю невообразимо волноваться, когда вспоминаю перипетии золотого ремонта «малютки». А?! Да нет, не беспокойтесь, – не развезёт: у меня с некоторых пор своеобразный иммунитет на алкоголь выработался – могу целую четверть «съесть» и хоть бы хны… разве что язык заплетается, сон чёрно-белый и память иногда сбоит. Хватит…хватит…и так с бугорком – я ж исключительно для д…души, а не ради самого процесса…благодарствую… дай Бог вам здоровья за доброту и чуткость вселенскую…Хороша зараза…аж торкнуло малость. Итак, продолжим. О чём это я?…Ах да… вспомнил – про ремонт…проклятая восприимчивость…
XVI
Пётр не жалел угля, а Тимофей – меха, едва не разрывая их в клочья что бы создать нужную температуру плавления золота отчего из трубы повалил страшной силы чёрный дым и о чём с забора в целях предосторожности нам периодически сигнализировал Кузьмич. Но деваться было некуда и мы, памятуя о дефиците времени, пренебрегли азами конспирации. Когда же минут через сорок драгоценный во всех смыслах металл таки растопился до жидкого состояния, и мы его залили в формочку, где хотя бы минут пять он должен был, затвердевая, остыть ёмкий голос бдительного егеря, как гром среди ясного неба, вновь взорвал напряжённую тишину: «Шухер, менты идут!»
Машинально мы все ломанулись к забору и через замаскированные щели увидели как на нас медленно, но неотвратимо, как вулканическая лава надвигается наряд милиции из трёх человек во главе с уже известным местным участковым Попадаевым, чей грузный вес, и, как следствие, – неспешная поступь давали нам минуту-другую выигрыша.
– Мужики, делайте что хотите, но задержите их хотя бы минут на десять! – скомандовал я (простите за не скромность, Мудриус, но в критические моменты, иногда, я проявляю чудеса самоорганизации). – За меньше время – не управлюсь; я – в малютку – готовить её к запуску, а ты, Петь, – аккуратно подашь мне через люк предохранитель – только смотри не обожгись, толком не остыл, зараза!
Сказано – сделано. Тимофей присоединился к брату Алексею, встав вторым часовым у ворот и теперь оные можно было открыть разве что танком, Кузьмич – слез с забора и занял позицию переговорщика – курсируя между братьями и малюткой, и, видимо, продумывал в голове варианты убедительных отмазок дабы грамотно потянуть время в неминуемом диалоге с органами правопорядка, а Ломакин, словно мастер спорта по йоге, всю жизнь таскавший из огня голыми руками камни, ни теряя, ни секунды, перекрестившись, стиснув до скрежета зубы и прокусив губу, взял драгоценнейший предохранитель и понёс его к малютке, где я впопыхах уже подготавливал оборудование для взлёта.
– Откройте, милиция! – наконец, угрожающе раздалось за воротами.
Ответом была гробовая тишина, разбавляемая еле слышным щёлканьем тумблеров, которые я вынужден был переключать в нужное для старта положение.
– Откройте немедленно, мы знаем, что вы здесь!!! – с новой силой раздался низкий голос участкового под аккомпанемент барабанной дроби в дверь его подчинённых.
– Ась?! Ты что ли, Василич? – выдержав достойную паузу, ответил нарочито заспанным голосом и не громко Кузьмич.
– Да я это, я! – раздражался в нетерпении участковый, – открывай быстрее!
– А я по глухоте старческой, грешным делом подумал, что кто чужой, – продолжал «издеваться» над капитаном егерь, убивая ради жизни (моего спасения) время.
– Так открывай же, твою мать, раз узнал! – почти кричал, не сдерживая гнев, капитан.
– Вот теперь точно узнаю – сразу бы отматюгался, как следует, а то скребётесь как мыши серые, – еще секунд двадцать отыграл егерь.
– Кузьмич, блин, я тебя оштрафую к едрене фени за препятствие следствию и оскорбление при исполнении! – взревел, как медведь, Прилипаев.
– Чего вдруг сразу штрафовать-то – у меня и так пенсия с гулькин клюв, разве не видишь: ключи не могу найти, обожди малость – сейчас у Петьки спрошу: Петь, а Петь, Ау! ты, где есть-то?! – словно в лесу собирая грибы, позвал Ломакина Кузьмич, глядя как он, в десяти метрах от него помогает мне готовить к старту малютку. – Ну, долго вы, черти окаянные?! Василич уже рвёт и мечет, – шёпотом спросил он нас.
– Минут пять, – умоляюще как можно тише прошипел я в ответ, отчаянно тестируя бортовой компьютер.
– Так чего говоришь случилось-то! – как ни в чем не бывало продолжал егерь, подмигивая невозмутимым братьям Завьяловым, которые как две гигантские скалы, подпёрли с внутренней стороны ворота и похоже вообще не обращали внимание на угрозы милиции, целиком и полностью сосредоточившись на исполнении ответственного задания.
