метров над уровнем местного моря.
Таким образом, с горем пополам поправив за сутки пошатнувшееся здоровье, собравшись с мыслями и подарками, которыми оказались так щедры пещеры Тибета, я вновь направил малютку под Тверь, вдавив в её сверхпрочный пол педаль акселератора. Сердце моё трепетно билось в предвкушении встречи с моими товарищами и Наденькой, а душа поочерёдно пела и ныла, ибо после долгожданного свидания с ними неминуемо наступит невыносимая по неопределённости срока, а может даже и бесконечная – разлука.
XVII
Уже на подлёте к вожделенной цели, среди бескрайнего чёрнеющего августовской ночью русского леса, я заметил маленький одинокий огонёк, оказавшейся впоследствии костерком вокруг которого, как и было договорено накануне, в ожидании встречи находились мои друзья и любимая.
– Привет, честной компании! Все ли живы, здоровы?! – нарочито лихо, посадив «малютку» в метрах 30 -ти от родного коллектива, высунувшись по пояс из люка и приветственно махнув кепкой, с нетерпением спросил я.
– А у нас все здоровы: и быки и коровы, – как-то странно ответил Кузьмич, и мне показалось, что в его интонации едва заметно повеяло непривычным холодком недоверия в мою сторону, – сам-то как?!
– Спасибо, всё нормально: аппарат летает, исследования продолжаются; вы-то как с милицией разошлись, чем дело-то кончилась?! – я всё это время места себе не находил…
– Да ты вылезай, Федь, из своей колымаги, а то торчишь как в президиуме на собрании – иди вон лучше к огню: обогрейся, картошечки запечённой поешь, а хочешь пирогов – Надежда тебе напекла, – ответил егерь также весьма натужно, хотя лицо, как и ранее, было спокойным, а взгляд – пронзительным и с неувядающей хитринкой.
– Ага, момент, – и я ловко, по-гусарски спрыгнув с макушки «малютки», подбежал к костру, где поочередно со всеми обнялся и даже впервые прилюдно осмелился поцеловать Наденьку в божественную щёчку.
– Фёдор Фомич, а можно я пока в аппарат залезу – страсть, как хочется поглядеть, вы ж обещали…- слёзно простонал Ломакин, словно ребёнок, которому сто тысяч раз подряд обещали конфету, но всякий раз говорили «отстань, обожди, после».
– Ну, раз обещал – валяй Петь! Только, чур – уговор: ничего руками не трогать, – старался я хоть как-то через третьи лица разрядить пока неизъяснимую напряжённость между мною и Кузьмичом, разумеется, дистанционно тут же включив так называемую блокировку «от дурака», свято помня, про гениальность и неуёмную тягу ко всему новому и неизвестному Ломакина.
– Да что вы – ни в коем разе! – завизжал от, наконец, снизошедшего на него счастья кузнец, словно ему на десять минут разрешили заглянуть в тайную книгу мироздания.
– А нам… можно? – робко спросили богатыри-близнецы, глядя на радостно прыгающего в сторону «малютки» кузнеца.
– Легко! – но условие, братцы, то же: рукам воли не давать, – продолжал я разряжать обстановку, будучи на 200% уверенным, что через люк они чисто физически не протиснутся, в отличие от худосочного и мелкого Ломакина.
– Угу! – облегчённо и весело, сотряс густой ночной воздух, уникальный в своём роде дует одинаковых с лица чудо-богатырей, и, вдавливая сапожищами 48-го размера дремлющую почву к центру Земли, синхронно направились вслед за Петром.
– Зря ты, Федь, их так балуешь – отломают чего по глупости или любопытству – опять чинить, – попенял меня Кузьмич, – а теперь особенно и негде – в деревне-то до сих пор милиция шастает – улики всё ищут.
– Не сломают, Иван Кузьмич, материал такой, что хоть под стотонный пресс пускай, хоть лазером режь – ничего аппарату не будет, – пусть уж ребята поглядят напоследок – такого они никогда в жизни больше не увидят,- продолжал я либеральничать ради разряжения непонятно напряженной для меня атмосферы, пренебрегая техникой безопасности.
– Тебе видней, – мрачновато резюмировал егерь, может быть, сверхтонко намекая мне на давешнюю аварию и последующий ремонт «малютки» в связи с чем, собственно, непредсказуемая судьба и свела нас друг с другом.
– Так чем всё же дело в кузнице кончилось: обошлось или как? – повторил я вопрос, который не давал мне покоя, присев на пенёк у костра между егерем и Наденькой, когда Ломакин и братья с горящими глазами и почёсывая никак не убирающиеся в карманы руки, удалились, как новую игрушку, тискать «малютку».
– Да как сказать… – всё так же прохладно и крайне продолжал егерь, – как видишь, все живы, здоровы и…даже на свободе. Василич, конечно, поревел яки медведь на пчёл, что ворота ему сразу не открыли, но, ни к чему больше не прицепился – Петька сказал, что ты на экспериментальной ракете улетел в неизвестном направлении, а на нет, мол, и суда нет. Ну и колесовал он с апричниками ни с чем прочь, пообещав, правда, прикрыть всю нашу научную компанию.
– Так, вроде, выходит – обошлось всё, а ты говоришь «как сказать», – удивился я, перебив его, искренне не понимая в чём же подвох.
– Погоди, не всё так гладко… я при ребятах не стал говорить – молодые, горячие: мало ли что: наломают дров… да поздно будет, – понизил голос Кузьмич, и по тяжёлому взгляду я понял, как нелегко давалось ему каждое слово.
– И? – насторожился я, всецело превратившись в слух.
– Только, Федь, без обид…- откашлялся он, нервно раскуривая цигарку и, видимо, собираясь с духом для решающих слов.
– Да какие обиды… что вы, – взглянул я преданно поочерёдно в неспокойные глаза егеря и его дочери, в надежде найти в них ответ до слов егеря, предчувствуя худшее, хоть и не догадываясь, – что именно.
– Так вот… помнишь, участковый в кузницу приходил с якобы анонимной жалобой от председателя, когда мы отмечали успешное завершение операции и…- он сделал паузу и с жалостью взглянул на растерянную Наденьку, – заодно помолвку?
– Да, конечно, помню: разве такое забудешь, он тогда ещё мои данные переписал… – настала моя очередь впадать в беспросветное уныние, ибо я осознал, наконец, от чего так напряжены Кузьмич и Наденька, – даже…как будто грозился их проверить, – по инерции обречённо продолжил я ключевую фразу…
– Я вижу, ты начал догадываться, – Кузьмич горестно бросил в костёр только что прикуренный окурок и, как и прежде, жёстко и прямо взглянул мне в глаза, от чего мне стало реально не по себе.
– В общих чертах…- невразумительно промямлил я, растерявшись столь неожиданно-скорому повороту событий, хотя подобный вариант, пусть и вскользь, но рассматривался мною в тот действительно незабываемый во всех смыслах вечер.
– Короче, – решительно продолжил егерь, – после того, как мы отомстили треклятому Бориске полосканием в собственном дерме, Василич, по каким-то свои каналам пробил твои данные, а сегодня вечером… аккурат перед выходом в лес зашёл к нам…и оказалось… что ни человека, за которого ты себя выдаёшь, ни НИИ в котором якобы работаешь – не существуют…
Хорошо, что в тот момент я сидел сущим пеньком на пне, извините, за невольную игру слов, но иначе бы мои искусственные ноги однозначно подкосились и я с несмываемым позором рухнул бы поленом в костёр. Чуть выше я упомянул, что не исключал полностью подобного исхода, но услышать это от близкого человека с надрывной интонацией разочарования и не доверия – крайне не выносимо и больно. Вот, Командор, к какому постыдному и печальному итогу приводит ложь. Причём враньё и в условно- вынужденных случаях как мой, или, например, когда врач искажает реальность безнадёжно больному пациенту (хотя это – весьма субъективно), зачастую, если не сказать, – всегда – возвращается лгущему бумерангом своеобразного возмездия.
В общем, делайте со мной что хотите: распните или ещё как аннигилируйте, но ранимая душа моя не
