А Серому тоже все по фигу, таких оторв у него давно уже не было, для разнообразия вполне сойдет. Да еще по контрасту с Танькой. Неплохо прикололся Серый, ничего не скажешь! И ведь ловко, мерзавец, все рассчитал. Таньке для приличия скажет, что Альку он снял для меня, а у меня на нее не встанет, мои вкусы Серый прекрасно знает — чтобы гибкая была, как тростиночка, и рост маленький, и волосы до самого пояса. А тут все с точностью до наоборот. И будет, конечно, лапшу на уши вешать, что понятия не имел, что мне надо. А в лесу, под шумок, обеих и трахнет, как захочет…
И понял я, что надо сейчас, пока не поздно, подойти к этой телке, и, глядя прямо в глаза, послать на хрен. А затем разложить Серому все по полочкам, что хватит ему дураком прикидываться, а вернее своих друзей за дураков принимать. И все бы он понял, как миленький, а не понял бы — пусть валит вместе с ней, ничего я ему не должен, в конце концов.
Пока шел я к своей машине с этим твердым намерением, они уже на заднем сиденье расселись и заворковали, как голубочки. Сел за руль, обернулся, посмотрел на их счастливые рожи — и ничего сказать так и не смог. И не потому, что жалко их стало. А просто не смог. Это было странно. Это было очень на меня не похоже. Сколько себя помню, я никогда не боялся действовать так, как считал нужным. А сейчас будто ком в горле застрял, и даже слова поперек навязанной воли вымолвить не могу…
И завел я молча движок, и повез этих голубков на Ленинградку, где на Войковской должна была подсесть третья голубка, Танька, а потом уже был путь по прямой на Большую Волгу, на дикие острова.
Еду, а в голове какой-то сумбур, ни единой четкой мысли. Зачем-то пришло в голову, что надо отбить Таньку у Серого. Это было тоже очень на меня не похоже, я никогда не доводил свои отношения с друзьями до того, чтобы надо было кому-то мстить; все конфликты давились в самом зародыше.
Взглянул я на Серого в зеркальце заднего вида. Рожа довольная, сидит развалившись, Альку обнимает.
— Расскажи анекдот, что ли, какой обещал, — говорю я.
— А! — обрадовался тот, — Читает раввин проповедь в синагоге. Евреи, до чего вы дошли! Стены не побелены, потолок потрескался, полы вообще такие, что и слова не смрадного не найдешь! Да вы превратили синагогу в настоящий бордель! О! — вдруг меняется он в лице, — О! О-о!
— Что с вами, ребе?
— Вспомнил, где я оставил свои новые галоши…
Алька молчала где-то с полминуты, зыркая тупыми глазами то на меня, то на Серого. Потом, видимо, врубилась, потому что заржала так громко, что на секунду заложило в ушах.
— Андрюха, да что с тобой? — кричал Сергей, безуспешно пытаясь заглушить хохочущую девку, — Ты чего такой смурный?
— Поехали за Леркой, — подколол я его в ответ.
— Да ну… — тут же сник Серый, — Сейчас то, что надо, как раз двое на двое. Сейчас к Войковской подъезжаем, наверняка Танька уже там. А к Лерке на другой конец Москвы. Пока туда, пока сюда, на место приедем, а там и стемнеет. И зачем нам с тремя трахаться? А так все быстро и ясно.
Он был, конечно, прав. У меня тоже ведь было все быстро и ясно. Если меня что-то не устраивало, я всегда находил наиболее прямые пути для решения какой-либо проблемы. К тому же, тут и проблемы-то особой не было. Еще час назад я бы, уверен, выкинул бы из машины эту Альку, которая уже успела надоесть до чертиков, да и Серого заодно. А сейчас будто бы дурь какая в мозгах завелась. Будто я стал бояться причинять людям боль, идти поперек их желаний в ущерб своим собственным… А почему это я боюсь? Кому от этого станет хуже? Альке? И пусть, век бы ее не видеть. Серому — может чуть-чуть, и то ненадолго. Лерке — наоборот, только добро сделаю. Уж она-то его заслужила.
Я мысленно напряг свою волю, полностью сосредотачиваясь на предстоящих действиях. «Нет, нельзя! Не останавливайся, газуй,» — раскатистые голоса завизжали в моих ушах. Дорога стала менять очертания, будто расплываясь в солнечном мареве, виски сдавила ледяная боль.
Из последних сил включаю правый поворотник и аккуратно (еще смог!) подъезжаю к тротуару между «Волгой» и БМВ. Неестественно медленно, как в замедленной съемке, поворачиваю голову назад, замечаю удивленные взгляды ребят, но ничего сказать уже не могу. Дикая, нечеловеческая боль пронзила позвоночник, начавшись в поясничном отделе, она прошла вверх, через шею до самого затылка. Серая мгла заволокла мои глаза и все исчезло.
В общем, доехали мы до нашего любимого места, и именно в том составе, как и хотел Серый. Ясное дело, он и сел сам за руль после того, как я отключился. Алька, конечно, поначалу испугалась, мол, что с этим смурным приключилось, совсем, что ли, охренел. И девка к нему села, и на все согласна, а он молчит и не улыбается, а потом и вовсе отрубился, хорошо хоть тачку вовремя остановил. Но Серому-то не впервой, при нем-то уже такое случалось. В прошлый раз он сильно напугался, но я ему объяснил, что у меня травма позвоночника, еще с детства. И порой так заболит, что сознание теряешь. Ненадолго, правда, и без особых последствий. А что врачи говорят? — да много чего, на то они и врачи, чтобы говорить…
Врачи и впрямь говорили много и очень мудрено. Настолько мудрено, что было ясно — ни хрена они в этом не понимают. Я ходил уже в свое время и к врачам, и к экстрасенсам. Последние говорили еще больше, и еще более мудреными словами. Особенно памятным был визит к магу-астрологу. Это был крепко сбитый дядька лет сорока пяти. Лысый, и с густыми бровями, выступавшими над огромным носом. В своем кабинете, больше напоминавшем офис преуспевающей фирмы, на Пентиуме он быстренько рассчитал мой гороскоп, но зато потом долго сидел, уставясь в монитор, и щипал тонкими пальцами свои нервные губы. В противоположность предыдущим врачам-экстрасенсам он ничего не говорил, только еле слышно шептал: «Боже, Сатурн в одном градусе от Солнца. И там же сожженная Венера… Да еще в восьмом доме! Да еще в оппозиции к Юпитеру… О, Плутон, Прозерпина и Черная Луна — все на одной линии в двенадцатом доме! И точка рока в квинконсе к точке смерти…»
Он долго шептал как бы самому себе о каких-то домах, аспектах, секстилях и квадратах, о каких-то буддхиальных и атманических телах, он перебрал про себя все созвездия Зодиака и все без исключения планеты, причем ко всем реально существующим добавлялись какие-то «астральные» луны, Хирон и еще не помню уж что.
В конце концов, он объявил, что сказать ничего не может, и что мой гороскоп — это сплошная тайна личности. И что я вообще не пойми кто, очень может быть, что меня в этот мир заслал сам сатана, а может, — он тут же поправился, — и кто-то другой. Но по этому гороскопу ничего определенного сказать нельзя. То есть, если подойти к делу формально, чисто по аспектам, то говорить он может очень долго, но это будет лишь относительной правдой,
— Все это, — кивнул он глазами на монитор, — все это ширма, маска, за которой на более тонких энергетических уровнях скрывается полная неизвестность. А что касается боли в спине — так это все от дурных поступков, совершенных в прошлых жизнях. А у меня как раз есть знакомый гипнотизер, который работает по коррекции кармы. Вот телефончик…
У меня, к несчастью, хватило дури пойти к этому «корректировщику». Не то, чтобы я так на него надеялся, просто привычка всегда идти до конца, не раз выручавшая в обычных делах, на этот раз сослужила дурную службу. Этот гипнотизер, встретивший меня в замасленном бархатном халате, с пухлым животом и рыжей, аккуратно подстриженной бородой, уложил меня на своей кровати в спальне, в ноги поставил маятник с направленным лучом на зеркальный качающийся диск, сам сел в изголовье и начал медленно, но чеканно считать.
— Раз… Два… Три… Четыре…
Теплая уютная комната стала постепенно исчезать, на месте красивых обоев появились полуразрушенные стены, над головой Из появилась выщербленная, совершенно неземная луна — прямо в корявом разломе посреди потолка. Из этого разлома и многочисленных щелей в стенах дул невыносимо холодный ветер. Я лежал в углу комнаты, свернувшись в клубок, насколько это позволяли искалеченные ноги. Все вокруг пропахло смесью пороха, кала и мочи. Я попробовал сесть, это удалось, хоть и с превеликим трудом. Но ноги совершенно не слушались. Я решил доползти до окна — это путешествие заняло полчаса времени. За это время, пока я полз, постепенно стали приходить ранее неизвестные воспоминания. Я уже знал, что мог увидеть за этим окном, если бы мне удалось дотянуться до подоконника. Только взорванный асфальт и руины. Деревья, что когда-то росли под окнами, распилили на дрова, а пни выкорчевали — и тоже на дрова. Люди разводили костры прямо в своих квартирах, когда налеты вражеской
