— Вы не поверите, но снова рекомендация. Работала у нас Ирина Михайловна Червакова, которая раньше была секретарем горкома комсомола в Норильске. И она тоже выросла в среде политических зэков, которые туда приехали и там осели. Вообще Норильск был городом, куда рвалась интеллигенция, потому что обретала там уникальную аудиторию: туда приезжали Окуджава, Высоцкий, Галич и многие другие. Ирина была совершенно уникальным человеком. Ей предложили стать заместителем главного редактора в молодежной редакции телевидения, где ее все обожали, потому что она уже много лет проработала в ЦК и курировала именно это направление. Все прекрасно знали, что она честный и очень порядочный человек, который никогда не подставит, всегда будет отстаивать своих. Но она вдруг поняла, что не может постоянно идти на сделки с совестью. И приняла решение, которое всех повергло в шок. Ирина сказала, что бросает ЦК комсомола и уезжает в город Лесосибирск Красноярского края работать в детском доме. Можете себе представить: взяла своего маленького сына Мишу и уехала со всех комсомольских пайков и квартир в Сибирь! Потом она написала об этом повесть, которую напечатал журнал «Новый мир». А тогда все были в шоке. И вместо себя Червакова порекомендовала меня.
— А пойдемте, я вам покажу. (Встает и решительно отправляется в коридор, где висят фотографии прежних лет.) Вот видите, как глаз горит? Это в студии молодежной редакции, тут же все понятно. Я всегда горел работой. Я лет до пятидесяти не умел ходить. Я бегал. По коридорам, с этажа на этаж. Для меня сесть в лифт было невыносимо — стоять, ждать, когда он подойдет, да еще будет останавливаться на каждом этаже. Я бежал по лестнице на двенадцатый этаж и прибегал раньше, чем лифт...
Так я попал в молодежную редакцию. Это было поворотным пунктом судьбы, потому что я оказался в уникальном коллективе. Там был удивительный главный редактор Валерий Александрович Иванов, про которого тогдашний руководитель Центрального телевидения Энвер Мамедов, который вообще отличался меткостью характеристик, говорил: «Главный редактор с глазами кормящей матери».
— Такие вот там были нравы. К примеру, если идет эфир, а главный редактор его не смотрит, его просто больше нет. Можно посмотреть программу до эфира, конечно. Но это не в счет, потому что эфир — это огромный праздник или огромная трагедия. И если ты не позвонил ведущему эфира после выхода программы — во сколько бы она ни выходила — это могло кончиться самоубийством. Я нисколько не преувеличиваю — случай был: женщина выбросилась из окна, потому что ей сказали, что она бездарность. Но в нашей редакции бездарностей не было. Было немало людей с не вполне нормальной психикой. Поэтому не позвонить после эфира было невозможно. А если ты, к примеру, звонишь в час ночи, а автор программы какая-нибудь экзальтированная женщина среднего возраста, то понимаешь: если ей сейчас сказать, что ты чем-то недоволен, может быть что угодно. Вот так серьезно люди относились к тому, что они делали.
Конечно, с одной стороны, это самовлюбленность и вера в свою гениальность. А с другой стороны — это преданность профессии и любовь к телевидению. Поэтому нужно было звонить и говорить: «Боже мой, я был потрясен, когда на шестой минуте увидел…», «Это гениально!», «Это новое слово на телевидении!» Потом на летучке уже можно было сменить тональность, потому что коллегам твоя гениальность безразлична. Особенно любил покритиковать, будучи обозревателем, Анатолий Григорьевич Лысенко. Сейчас он считается «дедушкой отечественного телевидения», а тогда его — энциклопедиста и фантазера — звали просто Толятка. У всех были клички.
— Меня звали Усатый-полосатый.
— Потому что когда я в первый день пошел на работу в молодежную редакцию телевидения и меня должны были представлять коллективу, я подошел к своему гардеробу, в котором висело два костюма, и выбрал самый красивый. А он был в оранжевую и черную полоску — очень напоминал узбекский халат. Я купил его в Ташкенте, когда в ЦК комсомола еще собирался. Со вкусом у меня тогда было не очень. Считал, что красивое — это то, что яркое. Вот и выбрал самый вызывающий костюм и гордо в нем ходил. А потом меня еще называли СЭМ — Сагалаев Эдуард Михайлович. Сейчас так мою собаку зовут.
— Когда меня представляли редакции, конечно, в глазах были скепсис и смех. И не только из-за костюма. Я ведь пришел руководить этой редакцией, будучи самым молодым среди ее сотрудников. Еще и из ЦК комсомола. Сами понимаете, мало кто ко мне отнесся благосклонно. В один из первых дней вообще казус случился. Я пошел посмотреть съемки. В этот момент шел монтаж декораций — кажется, это была программа Владимира Яковлевича Ворошилова «А ну-ка, парни!». Захожу, никто на меня внимания не обращает. Стою смотрю, что происходит, мне интересно: устанавливают камеры, расставляют свет. И вдруг подходит седой, очень раздраженный человек импозантной внешности и говорит: «А ты чего стоишь?» Я обмер, не знаю, что ему ответить. И он мне показывает: «Вот стул, бери и пошел вон туда». Это был Ворошилов. Потом мы много смеялись.
— Моими подчиненными были такие уникальные люди, как Александр Масляков, Владимир Ворошилов, Валентина Леонтьева, Кира Прошутинская, Володя Соловьев, тот же Лысенко, Марьяна Краснянская. Что ни имя, то звезда. Все были увлечены тем, что делали. Страстно желали сделать еще лучше.
В молодежной редакции было интуитивное, глубинное понимание того, что такое рейтинг. Тогда такого слова не было, никто не мерил аудиторию. Но мы знали, что такое настоящий контакт со зрителями. Понимали по письмам. К примеру, приходит полмиллиона писем на одну передачу. Все это подсчитывалось,
