Истории
Способ представлений идей составлял существенный внутренний момент учений Бэйтсона. Из-за этой специальной техники вплетения идейвособыйстиль репрезентации, мало людей понимали это. Как заметил Лэйнг на эсаленском семинаре в честь Бэйтсона: 'Не о всех тех, кто полагал, что понимает его, он сам полагал, что они понимаю его. По егомнению, очень, очень немногие понимали его'.
Это недопонимание относилось к бэйтсоновским шуткам. Он нетолько вдохновлял и просвещал, он был и в высшей степенизанимательным, но шутки его были так же особого рода. Он обладал тонким английским чувством юмора, и когда он шутил, то выговаривал вслух лишь двенадцать процентов шутки, и предполагалось, что вы догадаетесь об остальном; иногда он даже сводил сказанное к пяти процентам. В результатемногие его шутки на семинарах встречались полным молчанием, отмеченные только его коротким смешком.
Вскоре после нашего знакомства он рассказал мне шутку, котораяему очень нравилась и которую он много раз рассказывал во многих аудиториях. Мне кажется, что она может служить ключом к пониманию его мышления и способу представления своих людей. Вот как он ее рассказывал: 'У одногочеловекабыл мощный компьютер, и ему хотелось узнать, смогут ли компьютеры когда-нибудь мыслить. И онзадалсвоемукомпьютеру вопрос, конечно же, на великолепном фортране: 'Сможешь литы когда-нибудь мыслить, как человек?' Компьютер пощелкал, потрещал ипомигал, и наконец напечатал свой ответ на кусочке бумаги, как всегдас распечаткой, и вот что там было аккуратно напечатано: 'Это напоминает мне одну историю'.
Бэйтсон считал истории, притчи и метафоры существенным выражениемчеловеческой мысли, человеческого разума. Хотя он мыслил оченьабстрактно, он никогда не обращался с какой-либо идеей чисто абстрактным образом, а всегда представлял ее конкретно, рассказывая какую-нибудь историю.
Важная роль историй в мышлении Бэйтсона глубоко связана с вниманием к отношениям. Если бы мне нужно было в одном слове выразить то, что содержится в его учении, этим словом было бы 'отношение'. Он всегда говорил об этом. Центральный аспект возникающейпарадигмы, можетбытьсамыйцентральный — это переход от объектов к отношениям. ПоБэйтсону отношения должны быть основанием всехопределений. Биологическая форма собирается из отношений, а не из частей, и то же относится к человеческому мышлению, только так мы можем мыслить.
Бэйтсон частоподчеркивал, чтодля точного описания природынужно стараться говорить на ее собственном языке. Однаждыонпродемонстрировал это весьма драматически, спросив участников своего семинара: 'Сколько пальцев у вас на руке?' После недоуменной паузы кое-ктосказал нерешительно: 'Пять'. И Бэйтсон воскликнул: 'Нет!' Кто-то попробовал сказать про четыре, и Бэйтсон опять воскликнул свое 'Нет!' Наконец, когда все были озадачены, он сказал: 'Нет! Правильный ответсостоит в том, что такой вопрос не нужно задавать; это глупый вопрос.
Такой ответ дало бы вам растение, потому что в мире растений, вообще вмире живых существ, нет таких вещей, как пальцы; есть только отношения'.
Поскольку отношения — сущность мира живого, то лучшевсего, полагал Бэйтсон, для его описания говорить на языке отношений. Именноэто и достигаетсярассказываниемисторий. Истории, любилговоритьБэйтсон, это царский путь к изучению отношений. В истории важен и истинен не сюжет, не люди и вещи, а отношения между ними. Бэйтсон определялисторию как 'совокупность формальных отношений, развертываемуюво времени', и к этому он стремился во всех своих семинарах — развернуть сеть формальных отношений посредством собрания историй.
Итак, бэйтсоновскимизлюбленнымметодомбылопредставлениесвоих идей в виде историй, и он любил их рассказывать. Он подходил ксвоей теме с разных точек зрения, время от времени варьируя одну и туже тему. Он касался того и этого, отпуская шуточки в промежутках, перепрыгивая от описания растения к балинезийскому танцу, потом к играмдельфинов, различия между египетской и иудео-христианской религиями, кдиалогу с шизофреником, и так далее и так далее. Этот стильобщениябыл очень занимателен и за ним очень приятно было следить, — но крайне трудно следовать. Для непосвященного, для того, кто не был способенуследить за сложным паттерном, бэйтсоновский стиль изложения мог показаться просто болтовней о том — о сем. Но на самом деле в основе егоисторийлежалопределенныйсвязанный паттерн отношений, и для негоэтот паттерн воплощал великую красоту. Чем болеесложнымстановилсяпаттерн, тембольшую красоту он воплощал: 'Мир становится тем болеепрекрасным, чем более он более сложен', — любил говорить он.
Бэйтсона увлекалакрасота, проявляющаяся в сложных паттернахотношений, и он получал большое эстетическое наслаждение отописанияэтих паттернов. Это наслаждение было столь сильным, что часто в увлечении он, рассказывая историю, вспоминал о другом звене в этом паттерне, чтовело его к другой истории. История наслаивалась на историю, одна в другой; их система репрезентировала тонкие отношения, а прослаивающие все это шутки давали этим отношениям дальнейшее развитие.
Бэйтсон мог быть и очень театральным, так что не без основанийон в шутку называл свои эсаленские семинары 'шоу'.И часто случалось, что он так увлекался поэтической красотой сложныхпаттернов, которыеон описывал, шутками и анекдотами разного рода, что в конце концов емуне хватало времени, чтобы связать все воедино. Если нити, которые оннатянул в течение семинара, в конце концов не сходились в общую сеть, то не потому, что они вообще не были связаны, или Бэйтсон не могихсвязать, а просто потому, что, увлекшись, он забыл о времени. Или после часа-двух ему надоедало говорить, и он полагал, что связи достаточноочевидны, чтобы каждый мог соединить их в единое целое без посторонней помощи. В такие моменты он просто говорил: 'Я думаю, что теперьнасталовремя для вопросов', — но при этом он постоянно отказывалсядавать прямые ответы на задаваемые вопросы, а отвечал рассказом новыхисторий.
'О чем это все'
Одна из бэйтсоновских идей состоит в том, что структура природы и структура разума отражают друг друга, что природа и разум составляютнеобходимоеединство. Таким образом эпистемология — 'изучениетого, как это возможно, что вы можете что-то знать' — для Бэйтсона неабстрактная философия, а ветвь естественных историй*. (* Бэйтсон частопредпочитал пользоваться термином 'естественная история', а не 'биология',возможно чтобы избегнуть ассоциаций с механистической биологиейнашего времени.)В изученииэпистемологииБэйтсон постоянно подчеркивал, чтологика не годится для описания биологических паттернов. Логикапрекрасноможетбыть использована для описания линеарных причинно- следственных систем, но если причинные цепи становятся замкнутыми, — а вмиреживогоэто именно так, — то их описание с точки зрения логикипорождает парадоксы. Это справедливо даже для неживых систем, включающих механизмы обратной связи, и Бэйтсон часто использовал для иллюстрации этой цели идеи термостата.
Когда температура падает, термостат включает нагреватель; этозаставляет температуру подниматься, что заставляет термостат его включить, тем самым заставляя температуру падать, и так далее. Применениелогики обращает описание этого механизма в парадокс: есливкомнатеслишком холодно, обогреватель включается; если обогреватель включается, в комнате становится слишком жарко; если вкомнатестановитьсяслишкомжарко, обогреватель выключается и т. д. Иными словами, еслипроисходит включение — то происходит выключение; если выключение, — то включение. Это происходит потому, говорит Бэйтсон, что логика безвременна, в то время как причинность предполагает время. Если учитыватьвремя, то парадокс превращается в осцилляцию. Точно так же, если вызапрограммируете компьютер на разрешение одного из классическихпарадоксов аристотелевской логики (например, когда грек говорит, что всегреки лгут, — говорит ли он правду?), компьютер будет даватьответ' да-нет-да-нет- да-нет…', превращая парадокс в осцилляцию.
Я помню, когда Бэйтсон рассказал мне об этой идее, она произвела на меня большое впечатление, потому что проливала свет на то, чтоя сам часто наблюдал. Философскиетрадиции, следующиединамическимвоззрениям на реальность, и включающие представления о времени, изменении и
