постепенно и в результате многих влияний, но более всего под влиянием одного человека, Грегори Бэйтсона, изменившегомою точку зрения. Вскоре после знакомства со мной Грегори Бэйтсон сказал шутливо одному общему знакомому: 'Капра? Он же сумасшедший! Он думает, что мы — электроны!' Это замечание дало мне первоначальный толчок, и мои последующие контакты с Бэйтсоном в течение последнихдвухлетглубоко изменили мое мышление и дали мне ключ к радикально новомупредставлению о природе, которое я стал называть 'системным подходом кжизни'.
Будущие историки сочтут ГрегориБэйтсонаоднимизнаиболеевлиятельных мыслителей нашего времени. Уникальность его мышления связана с его широтой и обобщенностью. Во времена, характеризующиеся разделением и сверхспециализацией, Бэйтсон противопоставил основным предпосылкам и методам различных наук поиск паттернов, лежащих за паттернами, и процессов, лежащих в основе структур. Он заявил, что отношениядолжны стать основой всех определений; его основная цельсостоялавобнаружении принципов организации во всех явлениях, которые он наблюдал, 'связующего паттерна', как он называл это.
Разговоры с Бэйтсоном
Я увидел Бэйтсона впервые летом 1976 года в Баулдере, штат Колорадо, где я читал курс в буддийской летней школе, а он приехал прочесть лекцию. Эта лекция была моим первым соприкосновением с его идеями. Ямногослышало нем до этого — в университете Санта Круз былсвоего рода 'культ Бэйтсона' — но книги его,'Шаги к экологииразума',я не читал. Во время этой лекции воззрения Бэйтсона и его стильпроизвели на меня большое впечатление: больше всего меня поразило то, что его главная мысль — переход от объектов к отношениям — точно соответствовал выводам, к которым я пришел, основываясь на современнойфизике. После лекции я обменялся с ним несколькими фразами, но по-настоящему узнал его двумя годами позже, в последние два года его жизни, которыеонпровелв Эсаленском институте в Биг-Суре. Я часто бывалтам, проводя семинары, и навещая друзей, которых у меня быломногосреди эсаленского персонала.
Бэйтсон был весьма импозантной фигурой: гигант не толькоинтеллектуально, но и физически, он был высок и внушителен на всех уровнях. Его многие боялись; я так же испытал перед ним нечто вроде благоговейного страха, особенно вначале. Мне было трудно просто заговоритьс ним;я постоянно чувствовал, что мне нужно утвердить себя, сказатьилиспросить что-нибудь умное, и лишь очень постепенно я начал вступать с ним в разговор, и то не слишком часто.
Мне понадобилосьтакжемного времени, чтобы начать называтьБэйтсона 'Грегори'.Я думаю, что я так и не отважился бы на это, еслибы не совершенно неформальная обстановка Эсалена. По-видимому, и самому Бэйтсону было трудно называть себя 'Грегори';он обычнопредставлялся как 'Бэйтсон',и любил, чтобы его так называли, — возможно потому, что был воспитан в британских академических кругах, где это принято.
Когда я ближе познакомился с Бэйтсоном в 1978году, язнал, что его не очень интересует физика. Главные интересы Бэйтсона, его интеллектуальное любопытство и страсть, которую он вносил в свои научныезанятия, были связаны с живой материей, 'живыми вещами', как он любилговорить. В 'Разуме и природе' он писал: 'Я всегда помещалописанияпалок и камней, бильярдных шаров и галактик в одну коробочку… и оставлял их там. В другой коробочке были у меня живые вещи — крабы, люди, вопросыкрасоты…' — именно содержимое этой другой 'коробочки' Бэйтсон изучал, с этим была связана егострасть. Познакомившисьсомной, он знал, что я пришел из науки, которая изучала камни, палки ибильярдные шары, и, я полагаю, у него было своего рода интуитивное недоверие к физикам. Отсутствие интереса к физике можно видеть и в том, что он гордился ошибками, которые свойственны обычно не физикам, когдаони говорят о физике — путаница между 'материей' и 'массой' и т. п.
Таким образом я знал, что Бэйтсон относится к физикам с предубеждением, и мне очень хотелось показать ему, что та физика, которойзанимался я, в действительности близко соответствовала духу его мышления. Вскоре мне представилась для этого прекрасная возможность, когдая вел в Эсалене семинар, на который он пришел. Это очень воодушевиломеня, хотя, кажется, он не сказал ничего за весь день. Я постаралсяпредставить основные понятия физики XX века, не искажая их, но такимобразом, чтобыихблизость бэйтсоновскому мышлению стала очевидной.
По-видимому, это мне удалось, потому что позже я слышал, что мой семинар произвел на Бэйтсона прекрасное впечатление: 'Блестящий малый', — сказал он кому-то из друзей.
После этого я всегда чувствовал, что Бэйтсон с уважением относится к моей работе, более того — что он относится ко мнесискреннейсимпатиейидажес некоторой отеческой привязанностью. У меня было много оживленных разговоров с Бэйтсоном втечениепоследних двух лет его жизни: в столовой Эсаленскогоинститута, на террасе его дома, выходящей на океан, и в другихпрекрасныхместаххолмистого побережья Биг-Сура. Он дал мнепрочестьрукопись 'Разума и природы',и читая ее, я живо вспоминал, как мы часами сидели с ним на траве над океаном яснымсолнечнымднем, слушаяритмичный рокот волн, наблюдая за пчелами и пауками: 'Что за паттернсвязывает краба с омаром, орхидею с примулой, всех их со мной? И меняс Вами?' Когда я приезжал в Эсален вестисеминары, ячастовстречалБэйтсона в столовой, он улыбался мне: 'Хелло, Фритьоф, приехалдавать шоу?' А после обеда он спрашивал: 'Чашечкукофе?' — приносилкофенам обоим и мы продолжали беседу. Разговоры сБэйтсоном носили особый характер из-за того, что он особым образом преподносил свои идеи. Он предлагал систему идей в формеисторий, анекдотов, шуток, по-видимости разбросанных наблюдений, ничего не формулируя до конца. Бэйтсон не любилобстоятельных объяснений, зная, по-видимому, что лучшее понимание приходит тогда, когда вы сами можете установить связи, своим умом, а непо подсказке. Он давал мало пояснений, и я хорошо помню огонек в егоглазах и удовольствие в голосе, когда он видел, что мне удается следовать за ним в сплетении его мыслей. Разумеется, я никогда не мог целиком проследить его мысль, но может быть, время от времени мне удавалось это в несколько большей мере, чем другим, и это доставлялоемуогромное удовольствие.
Таким образом, Бэйтсон раскидывал свою сеть идей, и я проверялсвое понимание отдельных узлов короткими замечаниями и вопросами. Емуособенно нравилось, если мне удавалось забежать вперед на два-три звена;в этих редких случаях его глаза загорались, удостоверяя, что нашимысли резонируют друг другу.
Попробую восстановитьтипичныйразговор такого рода по памяти*. (* Затронутые в этом разговоре идеи я более тщательно пояснюдальше.) Однажды мы сидели рядом со столовой, и Бэйтсонговорил о логике.'Логика — красивое орудие, — говорил он, — имы извлекали значительные дивиденды из нее за последниедве тысячи лет. Но беда, знаете ли, в том, что если вы прилагаете ее к крабам и дельфинам, к бабочкам и формированию привычек, — его голосзамер, и после паузы, глядя на океан, он добавил, — знаете ли, ковсем прекрасным вещам, — и прямо глядя на меня, — логика совершеннонеработает!' 'Не работает?' 'Да, не работает, — продолжал он оживленно, — потому что ткань живых вещей связывается не логикой. Видите ли, когда у вас есть замкнутые цепипричинности, — а они всегда есть в живом мире, — использование логики приводит к парадоксам. Возьмитехоть термостат, простой орган чувств, да?' — Он посмотрел наменя, чтобы убедиться, слежу ли я за его мыслью, и продолжал. 'Еслион включается, он выключается. Если он выключается, он включается. Если да, то нет; если нет, то да'. На этом он остановился, чтобы дать мне подумать над тем, что он сказал. Его последняяфраза напоминала мне о классических парадоксах аристотелевской логики, что он, конечно, и имел в виду. Так что ярешилсяна догадку: 'Вы имеете в виду, что термостат лжет?' Глаза Бэйтсона вспыхнули: 'Да-нет-да-нет-да-нет. Видители, кибернетический эквивалент логики — осимиляция'. Он сноваостановился, и в этот момент я почувствовал связь с темой, котораяменя давно интересовала. Взволнованно я с улыбкой сказал: 'Гераклит знал это!' 'Да. Гераклит знал это', — ответилБэйтсонна мою улыбку.'И Лао-Цзы!' 'Конечно. И все эти деревья. Логика для них не работает'. 'Чем же они ее заменяют?''Метафорой'.'Метафорой?' 'Да, метафорой. Именно так работаетвся ткань взаимосвязей. Метафора лежит в самом основании живого'.
