Сцена проиграна. Ахматова явно была здесь не первым лицом. Сколько могла — выдержала, отсиживаясь наверху. Потом сполна отыгралась.
А вот игры с «великим русским Словом», которые радостно узнает любой эстрадный поэт- песенник.
Так же гудит и напевает песенник за композитором, составляя из своей «рыбы» — предварительного черновика песни, что-то, наиболее подходящее мелодии, наиболее эффектные слова.
Ахматовой важно было говорить законченными формулировками — ведь их кто-то должен был записать?
«Волшебный лицемер». Поскольку лицемерие Пастернака, в отличие от ахматовского («Первому поэту», смененное на паспортные данные), было вполне бескорыстным, его можно было бы назвать и каким-то более почтенным словом — любезность, вежливость, даже — человеколюбие, снисхождение к слабостям.
Ахматова и ее бешеная слава — вполне эстрадного толка. Не зря она себя сравнивает с Шаляпиным, «мы не тенора», не зря так ревнует к «эстрадникам». Она хотела такой славы. Не ТОЛЬКО такой, «попсовой», но и без нее она была не согласна. Женщине такого ума, такого таланта, такой долгой жизни — почему не отстать, не цепляться было! Один раз вкусив той славы, можно мгновенно от нее устать без показухи, действительно перестать нуждаться в этом, отметиться и заняться другим.
Бродский знал об этой славе, она так расписала ему ее, что он тоже захотел такой, всеобщей, не элитной. Как у Высоцкого, у Барышникова, у Ростроповича. Во всяком случае без нее не хотел. Есть фотография: Владимир Высоцкий — с равнодушным, вежливым лицом, занятый какими-то своими мыслями — и Бродский. В необыкновенном энтузиазме, излучающий звенящее напряжение интеллектуальной энергии, с резким, напряженным, замершим движением раскрытых рук. Весь — порыв. До «Подмосковных вечеров», что давали разрядку в подвластном ему, Бродскому, кругу, теплота этого собрания, с Высоцким, не поднялась. Бродскому оставалось показать, что он тоже не лыком шит, что он не собирается уступать хоть даже и Высоцкому — непосредственно блестя своим умом. На фотографии изображено ЭТО. Все круги Бродского — и ближние, и дальние (кроме западных знакомств, там все было четко) — были из людей, которые были гораздо, гораздо ниже его — и гораздо ниже уровня того круга, который без труда можно было найти в его время, — но с ранней юности была привита какая-то ревность, нелюбовь, боязнь и холодность к ровне.
Даже классика он подобрал себе послабже — ну что ему было не мотаться метельными ночами быстрыми поездами в Подмосковье посравнивать себя с Пастернаком? Зачем ему был нужен заискивающий взгляд хватающейся за молодую жизнь старухи?
Странно, что в отечественной поп-культуре не появилось фигуры — актрисы, певицы, теледивы, которая через слово бы, через жест, через ситуацию, как бы нехотя, как бы проговариваясь, поминала бы какие-то церковные атрибуты: моленья, образки, вербы, страшный суд да божью волю. Такая была бы фишка — а она бы в интервью рассказывала, что на эту тему она говорить не хочет, что это сокровенное, не напоказ, что она не понимает тех, которые… и так далее. А уж Ахматова бы при этом поминалась как клятва. Быть такой героине чтицей или эстрадной звездой — за репертуаром бы дело не стало, тут все ясно. В тусовке чужой бизнес уважают, когда человек окреп бы и стал на ноги — вслух бы не смеялись, говорили б с уважением. Известный пародист сделал бы пародию — не трудно, — но его ругали б за дурной тон.
