кота, раздраженно вопросил: “Что же хотел сказать художник этой кошкой?”, на что какая-то остроумная стиляжка произнесла на весь захохотавший зал: “Мяу!”.
Но я — увы — никакой кафедрой не заведую, важничать не привык и отвечать гавканьем на, как мне кажется, вполне резонный вопрос не намерен. Я ведь, в отличие от Левы Рубинштейна, не считаю, что “искусство ничему не учит и никуда не ведет”. Да еще как учит, не меньше, чем семья и школа, только, к сожалению, все больше гадостям и пошлостям и ведет все чаще в такие места, куда ходить нам не велено и не нужно.
Поэтому я охотно и смиренно отвечаю: цель моя вполне традиционна и достохвальна — пробудить лирой добрые чувства, в частности, вызвать или хотя бы выразить жалость, ту самую Pity, которую Джон Шэйд в разговоре с приставучим Кинботом назвал password’ом и почему-то, насколько я помню, противопоставил христианским добродетелям.
Вот эту нестерпимую жалость ко всяким обреченным старушкам и собачкам, к беззащитным лесам, небесам и загаженным тихоструйным водам, к ошалевшим от пьянства и бессмыслицы балбесам и к ветхим книжкам из малой и большой серии “Библиотеки поэта”, которые по привычке все еще почитаются бессмертными, но дальнейшее существование коих тоже ничем, ничем не гарантировано! Да Господи, даже ко всем этим, до сих пор многочисленным, русским и русскоязычным тимурюрьичам, хотя уж это смехотворное племя, казалось бы, никакой жалости не заслужило своими бесстыжими кривляниями последние полтора века. Выразить к ним (к нам) ко всем жалость и подавить хоть на время панический ужас и бессильную, постыдную злобу.
Ну и, натурально, объявить благодарность! С занесением в сокровищницу русской культуры.
— “Всей мировой немоте назло”?
— Иронизируете? Да, именно — “Всей мировой немоте назло!”
— Гм-гм…
19. Все еще ретардация
Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.
Автор (все еще растроганный собственным лирическим порывом, но уже начиная раздражаться). Что “Гм-гм”?
Читатель. Да нет, трогательно… и действительно достопохвально… Я вот только предлагаю предпослать вашему сочинению эпиграф, вы же к ним питаете прямо-таки болезненную страсть —
Автор. Ну уж единственный! У этого поэта были недостатки и посерьезнее. Например, изысканное сравнение травы с малахитом. А красные кавалеристы, держащие в зубах яблочко-песню и играющие эту же волшебную мелодию “смычками страданий на скрипках времен”? А ведь пронял даже Цветаеву этой революционно-конфетной романтикой…
Читатель(с вежливой, но обидной улыбкой). Да бог с ним, со Светловым. Я к тому, что конфетная сентиментальность тоже, уж извините, кажется несколько архаичной и приторной. Описывать все сплошь одних старух…
Автор (горячась все более). “И скучно, и не в моде”? И пишу я, соответственно, “в захудалом роде”? Не пойму — вы мне польстить пытаетесь таким уподоблением или же подчеркнуть мою литературную мизерность?
Читатель(снисходительно). Да нет же. Ни то, ни другое. Как бы вам это поделикатней объяснить. Ну вот как вы относитесь к такому утверждению — “Художник, как и ученый, в ходе эволюции искусства или науки все время раздвигает горизонт, углубляя открытия своего предшественника, проникая в суть явлений все более острым и блистательным взглядом”.
Автор (теряя терпение). А можно все-таки без пошлостей?
Читатель(с хорошо скрытым злорадством). Ну если это и пошлость, то никак не моя, а вашего разлюбезного Набокова.
Автор (смутившись и мучительно покраснев). Ну Набокова… Из лекций, небось… Мало ли он там глупостей наговорил… Про Достоевского и вообще… Про Элиота даже… Хотя вообще-то что ж… В принципе, может быть, и верно… Вот только жаль, что все эти раздвижения горизонта и углубления открытий чаще всего понимаются и сводятся к тому, что если предшественник описал любовные страдания педофила, то последователь обязан описать приключения как минимум скотоложца или еще что-нибудь позабористей. И выходит никакое не проникновение в суть явлений и никакая не эволюция, а ровно наоборот — стремительная и непоправимая деградация и дегенерация… А вообще-то в этой фразе сквозит такая наивная и мелкобуржуазная вера в благодетельный прогресс и в неуклонное поступательное движение вперед и выше, что впору даже усомниться в том, что это Набоков… Да нет, нет, я вам верю… Но уж очень смешная выходит картинка — как на плакате в кабинете биологии, где слева направо представлено происхождение человека. Только тут в виде косматой и длиннорукой ископаемой обезьяны окажется “друг веков Омир”, австралопитеками и питекантропами предстанут Дант, Тасс и Шекспир, угрюмыми неандертальцами Флобер и Толстой, а впереди всех, конечно же, в виде полноценного человека прямоходящего сам Владимир Владимирович в пенсне и с рампеткой. Подозреваю, что в худые минуты он и вправду мог так думать. И между прочим, когда читаешь (и пока читаешь) “Дар”, или “Приглашение на казнь”, или “Pale fire”, ты и сам готов в это поверить — в смысле, что лучше уже и быть ничего не может и последующим поколениям писателей остается только, как сказал бы Жора, “курить в сторонке”. Хотя сейчас мы, без всякого сомнения, именно этим и занимаемся… но вообще-то… (не знает, что сказать). Короче, все гораздо сложнее, и ни в какие схемы не укладывается… А что это вы такую нарочито скучающую физиономию скорчили?
Читатель. Да ну что вы, Тимур Юрьич. Как можно? Просто, возвращаясь к вашему творению, хотелось бы адресовать вам античный (в переводе Фета) вопрос: “Кто же это станет читать?”.
Автор (окончательно выходя из себя). Кому надо, тот и станет... Я, между прочим, никому не навязываюсь. А не нравится — вон читайте какой-нибудь свой нацбест, а еще лучше “Морпехов в Куршавеле”.
Читатель. ???
Автор. Такой роман — в самом, я думаю, незахудалом роде.
Читатель. Сами придумали?
Автор. Да вот зуб даю! Ленка видела в аэропорту. Жалко, не купила.
Читатель. Забавно… Но вот что, по-моему, еще забавнее — так это ваша многолетняя уверенность, что у меня (читателя) нет никакого другого выбора — или ваши высокоморальные и высокохудожественные тексты, или эти вот ублюдочные морпехи. Будто уж ничего иного в современной российской словесности и нет. Помните, Гриша Дашевский еще десять лет назад иронизировал над этой вашей трогательной убежденностью, что вы один-единственный стоите за Истину, Добро и Красоту, а все остальные литераторы поголовно состоят на службе у злобной и уродливой лжи и — как вы бы добавили — ее Отца.
Автор(озлобленно). Ну, все не все… Примеров тому, как говорил Горбачев, немало!.. Да речь же не о разделении на божьих агнцев и козлищ. Настоящих буйных среди литераторов не так уж и много, а агнцев вообще никогда не водилось! Как справедливо отмечал Джон Шэйд, “Without Pride, Lust and Sloth poetry
