собственная боль достигла вершины. Страдание леса будто ударило его с размаху по лицу. Он был стаей стинтарилов, сгрудившихся на верхушке дерева, а пламя уже лизало ствол, и их шерстка уже начинала тлеть. Он был большой, безвредной самкой ранйипа, слишком медлительной, чтобы убежать от огня, и пытающейся увести своих телят в безопасное место, не зная, где оно. Он был обуглившейся плотью и сожженными легкими. Он умирал и был мертв.
– Ты был прав, – сказал он позже Рапуунгу, когда они перестали обрызгивать себя водой, вымыв пепел из глаз, ноздрей и ушей.
– В чем, неверный?
– Насчет того, как я использовал огонь. Это было неправильно.
Йуужань-вонг прищурился.
– Объясни.
– Я убил невинную живность, чтобы спасти нас.
Рапуунг грубо захохотал:
– Пустяки. Убивать и умирать – это пустяки; так устроена вселенная, это часть принятия боли. Содеянное тобой неправильно потому, что это мерзость, а не потому, что ты кого-то убил. Не обманывай сам себя. Я вижу теперь, насколько ты полон решимости спасти свою подругу-джиидай. Если ты сможешь добраться до нее, лишь заполнив трупами пропасть, ты сделаешь это.
– Нет, – сказал Энакин. – Не сделаю.
– Цель, к которой так слабо стремятся – не цель вообще.
Энакин вдохнул.
– Мы спасем ее. Но я не хочу никого убивать.
– Тогда воины убьют тебя.
– Воины бывают разные, – сказал Энакин. – Я буду защищаться с крайней жестокостью. Но лес нечего мне не сделал и не заслужил такой судьбы.
– Ты несешь чушь, – сказал Рапуунг. – Мы убиваем тех, кого должны убивать.
– А я говорю – нет.
– Конечно. По твоей милости я уже замарал себя первой мерзостью ради достижения твоих целей, так ты еще хочешь, чтобы я разделял твою детскую боязнь убийства? Всякой жизни приходит конец, джиидай.
Энакин это понимал. Выходит, йуужань-вонги считали небиологическую технологию настолько же неправильной, насколько философия джедаев считала неправильными массовые убийства. Умом он полагал, что понял это, но глубоко этот вопрос его никогда не трогал. Лишь теперь, когда они оба согласились, что произошло что-то ужасное – но по совершенно разным причинам – Энакин начал видеть в этой философии какой-то смысл.
Если бы только он чувствовал Рапуунга с помощью Силы! Если бы только он мог сказать, на светлой стороне йуужань-вонг или на темной!
Да и вообще, уместен ли такой вопрос без Силы? Неужели джедаи так зависели от ощущений, которые давала им Сила, что без них они превращались в моральных калек?
Пока джедай искал ответ, Рапуунг не сводил с него пронзительного взгляда. Вдруг он отвернулся и стал смотреть куда-то вбок.
– Ты несешь чушь, – сказал Вуа Рапуунг. – Но… Я сознаю, что ты спас мне жизнь. Когда моя месть свершится, это будет благодаря тебе.
– Ты тоже спас меня пару раз, – отвечал Энакин. – Мы еще даже не в расчете.
– Не в чем? Что это за слово?
– Неважно. Вуа Рапуунг, что это за месть, которой ты добиваешься? Что с тобой такое сделали, что из-за этого ты повернулся против своих?
Взгляд Рапуунга посуровел.
– Ты и вправду не знаешь? Ты действительно не видишь? Посмотри на меня!
– Я вижу, что твои рубцы гноятся. Твои имплантаты, кажется, умерли или умирают. Но у меня нет ни малейшего понятия, что все это значит.
– Это не твое дело, – сказал Рапуунг. – Не нарывайся, неверный.
– Хорошо. Тогда расскажи мне свой план. Как ты собираешься привести меня к Тахири?
– Иди за мной, и увидишь, – ответил Рапуунг.
Они прижались к земле среди путаницы корней у края воды, рядом с притоком великой реки.
– Мы теперь еще дальше от базы формовщиков, чем вчера, – пожаловался Энакин.
– Да, но теперь мы в нужном месте, – сказал Рапуунг.
– В нужном месте для чего?
– Жди. Смотри.
Энакин хотел возразить, но не сумел сформулировать ответ. Не из-за этого ли его обвиняли в косноязычии? Рапуунг был скуп на слова, как ботанский агент. Шесть дней они бежали и сражались вместе, а Энакин до сих пор ничего не знал о воине, кроме того, что тот был на кого-то страшно зол. Может, даже свихнулся из-за этого. Он упоминал какую-то 'ее' и, кажется, имел навязчивую идею о своей полноценности перед богами.
Хотя, возможно, все йуужань-вонги были такими. Вроде бы Энакин не слишком много с ними болтал. Может, Рапуунг был как раз нормален – на их манер. Может, он держал свои мотивы и планы в секрете, потому что именно так и поступали йуужань-вонги.
А может, он боялся – боялся, что, если Энакин узнает о том, что он сделал, или выяснит, как пробраться на базу формовщиков, то убьет его или бросит.
Он украдкой взглянул на эту свирепую плосконосую физиономию и мысленно возразил сам себе. Невозможно было представить, чтобы Вуа Рапуунг чего-то боялся. Наверное, лучше сказать – он был осторожен.
Так что Энакин стал молча ждать, и постепенно спокойное течение реки загипнотизировало его. Он осторожно потянулся к окружающей его жизни и снова почувствовал тень боли и смерти, которым он был причиной. “Мне очень жаль”, сказал он лесу.
Как близко он подошел к темной стороне? Что, если Рапуунг прав?
Энакин доказывал Джейсену, что Сила – это всего лишь инструмент, сам по себе ни добрый, ни злой, но который можно использовать, как и любой инструмент, для добрых или злых целей. Неужели зло – это всего лишь сделать что-то, не подумав? Он решил, что да. Корран Хорн как-то сказал ему, что себялюбие – это зло, а верность кому-то – добро. В этом свете, если он погубил кого-то ради собственного спасения, то это было зло, независимо от того, что он тогда просто не думал о последствиях своих действий. Но ведь он сражался не только за свою жизнь, не так ли? На кону стояла жизнь Тахири. Может, даже больше, чем ее жизнь, потому что если Тахири из его сна станет реальностью, это будет означать смерть огромного количества людей.
Если честно, то Энакин был вынужден признать, что об этих последствиях он тоже не задумывался. Ему нужно было решить проблему, и он решил ее, словно какое-нибудь математическое уравнение или проблему с мотиватором гиперпривода своего «крестокрыла». Он просто не подумал о неприятностях, к которым может привести его решение, и это было весьма типично для него в последнее время.
Мара Джейд обратила внимание на эту его черту давным-давно, еще когда они стояли лагерем на Дантуине. Видимо, он ничему не научился. Может, пора начинать учиться?
Эта мысль вернула его опять к Вуа Рапуунгу. Тот, по его собственному признанию, отправился мстить; если Энакину что-то и вбили в голову его учителя, то как раз то, что месть – это темная сторона. Если он будет и дальше действовать совместно с Рапуунгом, не станет ли он соучастником этой мести? Какой трагедии он поможет разыграться, сотрудничая с полубезумным йуужань-вонгом?
Вдруг лесную живность что-то всполошило. Тысячи голосов слегка изменились – животные почуяли и услышали нечто незнакомое, нечто выходящее за рамки их ограниченного словаря хищника и жертвы, голода и опасности.
