из-под кожи его наголо бритой головы. Он считался незаменимым в школьной футбольной команде. И еще он занимался боксом. За Чанком прочно закрепилась репутация драчуна. Как-то он отделал нескольких мальчишек, постучавших в его дверь в ночь на Хэллоуин. Если верить школьной легенде, Чанк расквасил им носы, приговаривая при этом: «Ну что, теперь страшно? Страшно?» Да, такой вот приятный паренек. Теперь пришла моя очередь.
— Да это же мисс Валдива! — крикнул он.
В компании, кроме дружков Чанка, было несколько девчонок, и они захихикали, заводя его еще больше.
— Что у тебя там, а, педик?
Я продолжал идти. Когда начинают задирать, не поддавайся: опусти голову и делай вид, что ничего не слышишь. Стоит твоему обидчику понять, что он тебя задел, зацепил, достал, стоит ему увидеть твою реакцию, — как у него разгорается аппетит, появляется желание уколоть тебя побольнее. Поэтому самое лучшее — прикинуться этаким чурбаном. Не откликаться. Не реагировать. Не выказывать боли.
Иногда это помогает.
Но в тот декабрьский денек это мне не помогло. Видя, что девчонки повеселели и вроде как завелись от его шуточек, Чанк решил добавить газу.
— Не отворачивайся, Валдива. Подойди-ка сюда.
Я остановился. Чанк уже вошел в роль плохого парня. Он схватил меня сзади за волосы и заставил поднять голову.
— Торопишься потереть мамочке спину в ванной, а, педик?
— Я спешу, Чанк, мы…
— Ух… — Он ухмыльнулся и посмотрел на своих веселящихся приятелей, как бы ища у них поддержки. — Ух, ты. Спешишь. И куда же ты спешишь, Валдива? Какие дела у педика? Ведь ты же педик? Ну, признайся, скажи «да, я извращенец». Скажи!
Я старался удержать на лице маску безразличия.
— У моей сестры сегодня день рождения. Мне нужно…
— Вы слышали? — расхохотался Чанк. — Мистер Педик любит свою сестричку. Ну, ты даешь! Я и не думал, что ты
Он потянул за волосы сильнее, и я услышал, как они трещат.
— Валдива спешит домой, чтобы потрахаться с сестренкой в ванне.
Девушки опять захихикали. Глаза у них блестели. Они просто балдели от крутизны Чанка. Их заводило то, что он такой сильный и грубый. А он уже повернул меня к стене и, похоже, собирался вытереть моим носом кирпичи. Ему надо было разогреться перед тем, как пустить в ход кулаки. Для некоторых драка лучше секса. Помахаться один на один. В общем, Чанк готовился. Подогревал себя. Заводил. И все это время пыхтел, сопел и клял меня последними словами.
— Урод… червяк…
Он наклонился к самому моему уху и стал рассказывать, что изуродует меня до неузнаваемости, что моей маме потребуется сдавать на анализ ДНК, чтобы меня смогли идентифицировать. От него мерзко разило жареным луком. Краем глаза я видел его нос с черными закупоренными грязью порами. На веках блестели капельки пота. Он сопел от возбуждения, а потом по-настоящему ткнул меня лицом в стену, продолжая изрыгать ругательства вперемешку с вонючим дыханием.
С тех пор такое случалось не раз. Но все происходило как бы без моего участия. То есть я не сознавал, что делал что-то. Секунду назад Чанк прижимал меня к стене, и вот уже девчонки вопят: «Оставь, хватит! Отпусти его, ублюдок, ты же его убиваешь!»
Клянусь, я не помню, как это получилось. Я лишь поймал себя на том, что колочу бритую голову Чанка о стену. Повсюду кровь. Глаза у Чанка открыты, но они какие-то неживые. Самое странное — я не чувствовал ни злости, ни ярости, ни чего-то еще. И я не прилагал никаких физических усилий. По крайней мере, мне так казалось. Я словно бросал в стену большой футбольный мяч.
Парни из компании Чанка застыли в ужасе, и только девчонки пытались что-то сделать. Кричали, чтобы я остановился. Старались меня оттащить. И вот что самое удивительное — я по-прежнему держал под мышкой книги и папки. Как будто не делал ничего такого. Как будто просто стучал о стену мячиком.
Только из мячика струилась кровь, живая, красная кровь, оставлявшая на мне и на кирпичах густые, сочные пятна.
Голова у Чанка оказалась крепкая. Парень вернулся в школу после Рождества. С одной стороны, меня он больше не трогал, даже глаза при встрече отводил. С другой… Должна ведь быть и другая сторона, не так ли? Его папаша и мамаша были крупными шишками в юридическом бизнесе. Обвинив меня в нападении на их сыночка, они, можно сказать, приколотили к моему лбу табличку с приговором.
Мне назначили испытательный срок. В газетах замелькали мои фотографии, меня провозгласили САМЫМ ЗЛОБНЫМ ПОДРОСТКОМ В ГОРОДЕ. Ну и все такое. Формально же со мной обошлись строго по закону — выкинули из школы. Соседи и коллеги мамы по работе тоже повели себя как благовоспитанные, цивилизованные люди. Все было очень мило. Бывших друзей не распинают — с ними перестают разговаривать. Маму не приглашали больше на чашечку кофе. Какие-то мальчишки избили мою сестру. Ей было семь лет. Ну и все прочее в том же духе. Собачье дерьмо в почтовом ящике. Выстрел из воздушки по кухонному окну. Царапина на капоте машины, чтобы она не казалась слишком новой.
Впрочем, что вам рассказывать — вы и сами знаете. Все, как у добрых соседей. О, Господи!
После стычки с Чанком мы узнали, что такое настоящий Хэллоуин. Ночка выдалась еще та, а на двери гаража кто-то вывел аэрозольной краской ВОН! ВОН! ВОН! Мама плакала. Я хочу сказать, плакала всерьез: на свитере остались большие влажные пятна, лицо опухло, глаза еще несколько дней оставались воспаленными.
Думаете, я злюсь? Точно, злюсь. Мама не заслужила такого отношения. Как не заслужила и того, что парень, с которым она встречалась, бросил ее после всего этого.
Я начал писать о Чанке и прочем дерьме, потому что был зол из-за случившегося в тот день, когда я развозил дрова и Кроутер раскроил мне череп поленом. А каких трудов мне стоило распилить ту чертову деревяшку!
Вообще-то я собирался описать все по порядку. Чтобы были и начало, и середина, и конец. А вместо этого перепрыгнул в своем повествовании к тому, что случилось давным-давно, а потом возвратился к Кроутеру и полену. Я намеревался создать своего рода мемориал, нечто подобное той куче камней, которую складывал в память о матери и сестре.
Пусть будет великое нагромождение слов, сложенных аккуратно, плотно подогнанных друг к другу так, чтобы получилась книга, которая расскажет, каково жить в мире, полетевшем вверх тормашками.
Но как написать книгу? С чего начать? Я начал, когда сел за стол в тот вечер, после нападения Кроутера. Я сидел в домике у озера и пытался написать первую строку. Левая сторона лица, где оставило отпечаток полено, распухла, превратившись в сплошной темно-лиловый синяк. На лбу подсыхала кровавая корка, величиной с четвертак. Один глаз заплыл, жутко болела шея, но я твердо вознамерился разгрызть этот орешек.
Слова не шли. Вместо них являлись яркие образы-картинки. Они не вплывали, не просачивались робко в голову, а врывались в мозг и лопались — БУМ! — как бомбы. Без какого-либо порядка. Я видел их ясно, как в тот день, когда мы узрели все по телевизору. Тогда они взяли Белый Дом и сожгли его до основания. По знаменитой лужайке бегали тысячи хлебных бандитов. Какой-то парень с прической, почему-то напомнившей мне о мороженом — волосы у него были белые и вьющиеся — вышел, чтобы поговорить с ними. Репортер сказал, что это сенатор, помогавший когда-то тем парням, которые теперь разносили все вдребезги. Он стоял, выставив руки, будто пытался сдержать приличных размеров волну. Но хлебные бандиты просто смели его. Оружия у них не было, и они рвали сенатора на части голыми руками. Кто-то содрал с него скальп и забросил, как тряпку на дерево. Белые волосы повисли на ветке.
Эта картинка возвращается в мою память в самых мельчайших подробностях.
Вот так я и сидел, с побитой физиономией, бессмысленно глядя в окно и не зная с чего начать. На противоположной стороне озеро находилось то, что осталось от Льюиса. Говорят, когда пишешь книгу, нельзя пользоваться приемом обратного кадра, тем, что в кино известно как «флэшбэк». Какого черта? Кто
