Оливье Клеман Беседы с патриархом Афинагором

* * *

«Патриарший институт патристических исследований», основанный в 1966 году во Владатонском монастыре — древнем духовном центре Македонии, стоящем на террасах акрополя — возвышается над Фессалониками. Монастырь этот «ставропигиальный», т. е. неподвластный местному епископу и находящийся в непосредственной юрисдикции Константинополя. Во главе Института патриарх поставил молодого богослова Стилианоса Харкинакиса, получившего образование в Германии. Тесное сотрудничество установилось с богословским факультетом в Фессалониках, в частности с профессором Панайотисом Христу. Институт выпускает «Записки» раз в семестр с характерным названием Klironomia — «Наследие». Эти записки носят международный и межконфессиональный характер и включают в себя множество публикаций на западных языках. В двух письмах, опубликованных в первом выпуске, патриарх призывал к строгой научности и вместе с тем к живой открытости современной проблематике. В каждом выпуске публикуется также хроника богословского движения в греческом мире, продолжающая в этом отношении традицию журнала Apostolos Andreas, прекратившего свое существование в 1964 году.

Основание Института было как нельзя более своевременным. На протяжении уже двенадцати лет производилась большая работа по публикации патристических текстов, осуществляемых Apostoliki Diakonia (Диаконское служение), выпустившим уже тридцатую книгу. К этому времени было почти закончено издание «Греческой религиозной и моральной Энциклопедии», начавшееся в 1962 году, со множеством основательных статей, посвященных Отцам. И ныне это наследие древних, столь методически описанное греческими богословами, предстоит сделать творческим и плодотворным, соединив его с наиболее ценным из того, что дала русская религиозная мысль. Сделать плодотворным для времени духовного упадка и обетования, которое переживает нынешнее человечество. К этому свидетельству направлены и усилия наиболее молодых богословов. Среди них — Панайотис Неллас, специалист по Кавасиле, хорошо чувствующий великую мистическую традицию Православия; и Христос Яннарас, близко знакомый с русской философией, в том числе и той, что была создана в рассеянии. Он, помимо прочего, опубликовал исследование Отсутствие и непознаваемость Бога у Дионисия Ареопагита и Хайдеггера, где он показывает, как «апофатический», — т. е. негативный и антиномический — подступ к тайне может преобразовать современное невидение Бога в открытость Непознаваемому, которое познается только в Неведении.

Он

У Востока и Запада общие Отцы. Их устами выражает себя Церковь неразделенная. То общее, которое благодаря им есть у нас с христианами Запада, в особенности с католиками, это не только Писание, но определенный способ церковного богопознания, совершающегося в свете Евхаристии и святости. Нам нужно вновь отыскать как на Востоке, так и на Западе эту нить, соединяющую нас со святоотеческой традицией, дабы обрести ее обновленной.

Я

В этой перспективе нужно уделить большое место и духовной жизни Франции XVII столетия…

Он

На Востоке Отцом Церкви был, несомненно, святой Григорий Палама. Обновление паламизма в наще время — исключительно добрый знак. Паламизм выражает реализм христианской жизни, реальное преобразование всего человека в сиянии Духа…

Я

… всего человека, а через него и всей истории вселенной, ибо человек сопричастный не отделен ни от чего. Ибо что же такое тело как не личность, вписанная во всеобщую материю, дабы преобразовать ее либо в труп, либо в Евхаристию? У Паламы есть великолепное равновесие между смыслом личности и смыслом космоса, ибо через личность вся плоть земная призвана стать «плотью Божией»… Что касается различения в Боге недоступной сущности и энергий, с коими мы можем соединиться, то, может быть, это лучшее приближение к Богу Живому, к той жизни в Нем, которая никогда не может быть определена. Ибо это различение есть тождество: между Богом неприступным и Богом, открывающимся нам, нет никакой границы. «Бог целиком неприступен, — говорит Палама, — Бог целиком открывается нам». Он открывает Себя в безраздельном и ничем не ограниченном даре, открывает Себя бездонным, оставаясь всегда за пределами Своего откровения. Свет, реально преображающий святых, исходит изнутри личностного общения, он исходит от Лика воскресшего. И этот Лик становится наиболее близким и в то же время неизмеримым…

Он

Как и всякое лицо отныне.

Он

Истинное богословие не противопоставляет себя любви, оно выражает ее. Что такое догматы как не символы пережитого опыта любви? В христианстве в сущности есть лишь один догмат, ибо все остальные лишь развивают его, и этот догмат есть Христос–Бог, ставший человеком, дабы человек мог воспринять в Церкви Духа жизни.

А война из–за слов не нужна. Как не нужна и словесная война.

Слова нужно погрузить в любовь, которой они должны служить, в тайну Христа, тайну Церкви.

Нужно, чтобы в словах сталкивались не окаменевшие их оболочки, но сокрытые в них ядра святости.

Там, где слова сталкиваются, святые сумеют понять друг друга…

Я

Церковь неразделенная — и в этом отношении Православие сохранило ей верность — всегда противилась догматизации. Святой Иларий Пиктавийский сетовал на то, что должен «выставлять на волю случая человеческого языка те тайны, которые следовало бы заключить в безмолвное моление душ наших». И если ему приходилось делать это, то именно для того, чтобы уберечь доступ к тайне от рациональных, односторонних и редукционистских объяснений. Церковь Семи Соборов формулировала догматы лишь повинуясь необходимости, дабы избежать худшего. И земное человеческое постижение она должна была провести Через распятие путем отрицания и антиномии. Так, Например, Халкидонский догмат выражает единство божественного и человеческого во Христе с помощью целого ряда отрицательных наречий, расположеннных антиномическими парами.

Он

Это распятие ограниченного разума позволяет воспринять в Любви разум безграничный. Догмат охра–няет тайну, однако истинный его смысл — в изумлении перед любовью. Догмат Халкидона — это изумление пред тем, что Бог так возлюбил мир, что отдал Сына Своего Единородного для того, чтобы мир спасен был…

Я

Точно также двумя веками ранее в Никейский символ веры понадобилось ввести философский по виду термин homoousios, единосущный. Ибо, если придерживаться лишь библейского словаря, нельзя было бы избежать двусмысленностей, касавшихся божественной природы Христа, то есть реальности нашего спасения. Но назвать Сына homoousios, т. е. тождественным по сущности Отцу, не смешивая Их при этом, затем показать, что это тождество простирается и на Дух, — не значит философствовать, но утверждать Бога как источник всякой реальности, так и всякого мышления, как совпадение абсолютного единства и абсолютного разнообразия.

Он

Это означает, что Бог есть любовь. И это открывает нам, что такое любовь.

Я

Увы, многие из протестантских богословов, а ныне богословов католических, полагают, что догматы Семи Вселенских Соборов не имеют больше смысла для современного человека.

Он

Это почему?

Я

Потому что они вырастают из устаревшей греческой философии, в частности из статичной онтологии.