воспользоваться этим обстоятельством и позабавиться насчет поэта. «Непростительно!»– скажешь ты; но что же делать, друг мой, когда в деревне так мало развлечений! Я сообразила уже новый и предательский план нападения на Купера, как вдруг за дверью раздался громкий стук шагов, послышался густой мужской бас, и, в сопровождении отца, вошел в столовую гигант, лет сорока пяти, в коротком сюртуке, застегнутом до горла a la militaire,[57] с претолстою цепью, привешенною вдоль груди. Волосы гиганта были фиолетового цвета, усы черные, как уголь, а щеки, ma chиre, и подбородок синие, но совершенно синие!..
– Авдей Афанасьич! – воскликнула Агафоклея Анастасьевна.
– Моn cousin! – вскричали порознь все кузины.
– Авдей Афанасьич, – сказал отец, подводя ко мне гиганта, который топнул ногою, шаркнул, проговорил «очень рад» и, взяв стул, осмотрел его и уселся на нем осторожно. Затем последовало продолжительное молчание.
– Кто это? – спросила я вполголоса у сидевшей возле меня Антонины.
– Соперник Старославского, – отвечала мне кузина, скривив рот в знак насмешки.
Бедная думала поразить меня ответом, который, не знаю почему, произвел на ум мой действие совершенно противоположное тому, которого она ожидала. Как странно! Но чем больше всматривалась я в фиолетовые волосы Авдея Афанасьича, тем невозможнее казалось мне, чтоб он был соперником Старославского. Гость видимо желал заговорить со мною; он долго не спускал с меня красноватых глаз своих, наконец покачнулся на стуле и ревнул:
– Как хороши места-с!
– Что-с? – спросила я, не понимая гостя.
– Как хороши места-с! – повторил он.
– Какие места?
– Все отъёмнички-с.
– Как отъёмничкй?
– Теплые-с.
Я посмотрела с недоумением на отца, который, не знаю, с намерением ли или без намерения, повернулся в другую сторону.
– Что шаг, то остров-с, что шаг, то остров-с, и все мошки-с, – продолжал гость, подвигаясь ко мне ближе.
– Но где же это? – спросила я наконец, не понимая, про какие острова мне говорит Авдей Афанасьич.
– На большом протяжении-с!
– То есть на Днепре, вероятно...
– О, нет-с! Помилуйте! Днепр дрянь. Напротив того-с, выжелятник мой дозрил места и говорит сплошное-с, а есть другая речка-с, будет от нас этак влеве, так, можно сказать, рассадник настоящий, и озимь-с в этом году, как в нарок, подалась в ту же сторону... места, можно сказать, царские...
– А вы любите хорошее местоположение, Авдей Афанасьич?
– Как же не любить, помилуйте-с! Да ведь на этом живем-с.
– Вы, верно, также прибрежный житель Днепра.
– Напротив, терпеть его не могу.
– Днепра?
– Бог с ним! помилуйте, что в нем?
– В Днепре? – спросила я с удивлением.
– Именно-с.
– Но что же может быть живописнее берегов его?
– Горы да скалы!
– Ну да, конечно, горы, скалы и леса, к нему прилегающие.
– Да что в них, скажите на милость? Да ввались в эти трущобы стая, в неделю не вызовешь; а сунься кто из псарей, на рожон наткнется, как пить даст.
В порыве энтузиазма гость прочел такую диссертацию насчет Днепра и в таких выражениях, о которых я еще никогда не слыхала. Слушая его, я знаками звала на помощь Купера, который вышел наконец из своей летаргии и, вмешавшись в разговор, дал мне возможность мало-помалу отдалиться от их обоих.
– Не правда ли, что преоригинальный общий родственник наш? – спросила у меня Антонина.
– А разве он родня и нам?
– Не близко, но родня, – отвечала насмешливо кузина, думавшая, конечно, уколоть меня.
– Тем лучше, потому что Авдей Афанасьич кажется мне предобрым человеком, – сказала я очень серьезно.
– Следовательно, он вам нравится, Nathalie?
– Я не знаю, как вы понимаете это слово; если же нравиться – значит внушать симпатию, то родственник наш мне очень нравится.
– Кто бы подумал?
– Отчего же?
– Оттого, что он совершенный медведь, кузина!
– Не блестящ, это правда; не танцует, и это может быть.
– Напротив, танцует и поет и нравится женщинам, – прибавила Антонина.
– Не удивляюсь нимало.
– Как, вы?
– Я.
– И это не шутя?
– Очень серьезно.
– Но если бы Авдей Афанасьич предложил вам руку?
– Я отказала бы Авдею Афанасьичу.
– Почему же?
– Потому что предпочитаю остаться свободною.
– Только потому?
– Только потому.
– Но это невероятно! – воскликнула кузина. – Я слушаю вас, cousine, и не верю ушам: находить Авдея Афанасьича интересным!
– Не интересным, а добрым и недурным.
– Недурным? Да он страшен.
– Не нахожу.
– Но эти колоссальные размеры, но эти атлетические плечи?
– Не портят мужчины.
– А сорок пять лет?
– Лучший возраст; я мальчиков не люблю.
– Ah! Dieu des dieux! C'est inimaginable![58] – проговорила с гримасою Антонина так громко, что Купер повернул голову в нашу сторону, – если бы ты знал, Купер, если б ты мог представить себе!..
– Что такое? – спросил Купер с беспокойством.
– Нет, plus tard, plus tard![59]
Но Купер встал уже, подошел к Антонине и, после долгих увещаний с одной стороны и жеманств – с другой, братец и сестрица вышли в другую комнату и несколько минут спустя возвратились обратно с улыбками на устах.
– Не может быть! – говорил Купер.
– Mais je t'assure, – повторила Антонина, – mais je te dis que oui![60]
Взгляды их устремлялись на меня, но я выдержала роль свою до конца. Надобно тебе сказать, что мне в голову пришла такая оригинальная мысль, которую оправдать может одна только пословица, что от
