полночь не только управляющий, но и кучер его явственно слышали вой собак, отдаленный звон колоколов, и в то же время над самым лесом черное небо озарилось заревом – и несчастные чуть не умерли со страха.
– Но неужели никто из жителей Скорлупского не может подтвердить или решительно опровергнуть все эти россказни? – спросила я, обращаясь к отцу. И он тотчас же послал за несколькими стариками.
Первый из них оказался глух, другой имел свойство спать слишком крепко, а третий и четвертый не только подтвердили слова приказчика Агафоклеи Анастасьевны, но прибавили, что явление это до того напугало окрестных жителей, что в эту ночь все они запираются в своих домах, и до слуха их долетает только вой собак, мешающий расслышать остальное, то есть громкий смех пана и подземный гул, смешанный со звоном колокола.
– Есть ли хотя один человек, которому довелось расслушать все в одно время? – спросил отец.
– Как не быть! Да вот хоть бы кузнец наш, батюшка барин, – отвечал один из стариков, – в запрошлую осень – не дальнее время! – шел он с постоялого двора, что на косе, близ завани; вот и идет себе, не думает; вдруг как грянет гром да блеснет молния, он снял шапку да и перекрестился; опять гром – опять перекрестился; вдруг откуда ни возьмись град, да в куриное яйцо; что делать?
Он и высмотри дупло, и сунь в него голову, хотя бы голову-то спасти, и слышит, словно звонят колокола – ей-богу!
– Где же кузнец?
– Помер об святках, – жалобно ответил рассказчик.
Тем кончились расспросы, которые хотя и не обогащали нас неопровержимыми доказательствами, но и не отрицали предания.
Наслушавшись всего этого, к стыду моему, признаюсь, я неравнодушно проходила темную залу и ни за что в свете не решилась бы прогуляться по саду одна, хотя прогулки эти имела я привычку делать ежедневно.
Маршрут наш в Петербург следующий: первого числа после раннего обеда мы отправляемся все вместе, то есть Грюковские и мы, к ним на ночь, пробудем у них второе число и третьего выезжаем в путь. Папa намерен остановиться на двое суток в одном из своих имений верст за триста отсюда, а к десятому надеюсь обнять тебя, chиre amie, в Петербурге... Вот счастливая мысль! постарайся уговорить своих выехать к нам навстречу; ручаюсь тебе, что я употреблю все средства, чтоб прибыть в Ижору к трем часам пополудни; следовательно, выехав в час по железной дороге, вы в Царском через полчаса, а в Ижоре в два с половиною. Mon Dieu! Que je serai heureuse![69] Прощай, Sophie. Спешу кончить: едут на почту.
ПИСЬМО ДЕСЯТОЕ
Sophie, cher ange! Un peu de pitiй pour moi![70] Но нет, я знаю тебя: ты будешь смеяться надо мною; я уверена, что назовешь меня ветреницею, бесхарактерною, даже сумасшедшею, может быть... Бог мой! и зачем поверяла я тебе все мысли мои? зачем отдала себя на суд и на осуждение? И когда вспомню, что еще недавно смеялась над чувствительною Антониною, над забавною развязкою романа ее с Старославским, и сделать почти то же самое... ужасно!.. но жребий брошен! Осуди меня, chиre amie, если хочешь, но выслушай...
Настало наконец утро так давно ожидаемого двадцать восьмого числа. Небо было ясно, солнце грело, как во все прошедшие дни, и утро это отличалось от прошедших одною формальною декларациею Купера: поэт повторил ее отцу, отец передал торжественно декларацию мне, а я поблагодарила за честь, мне сделанную, и смягчила, сколько можно, отказ, основанный будто бы на решительном намерении оставаться свободною. Агафоклея Анастасьевна поморщилась, а Антонина, узнав о неудаче братца, сделала ему сцену. Истинную причину отказа приписывало семейство Грюковских тайной любви моей – уж не знаю, к Ста- рославскому или к Авдею Афанасьичу, который и в это утро, по обыкновению своему, отправился на охоту. Пользуясь междоусобием родственников, я удалилась в свой кабинет. Приводя в порядок вещи, которые должны были оставаться в деревне, и пристально занимаясь их укладкою, я не заметила, как вошел Старославский. Он поклонился и предложил помочь мне в моем занятии.
– Как давно мы не видались, мсье Старославский, – сказала я ему не без насмешливой улыбки.
– Я не был в Грустном Стане, – отвечал он.
– А причина такой долгой отлучки?
– Гость ваш.
– Авдей Афанасьич! – воскликнула я невольно.
– Он, графиня.
Ответ этот, и сделанный так хладнокровно, сбил меня совершенно с толку.
– Но он здесь еще, мсье Старославский, – сказала я.
– Знаю, графиня.
– И вы его дождетесь?
– Сегодняшняя ночь поставляет меня в необходимость...
– Встретиться с Авдеем Афанасьичем?
– Нет, но присутствовать при страшном явлении.
– Которому вы верите?
– В котором не сомневаюсь; а в доказательство, графиня, не повторись явление – я дал обет не возвращаться боле в Грустный Стан, а расстаться с ним мне было бы очень грустно!
– Вы фаталист, мсье Старославский?
– Я человек рассудительный, и расчет мой безошибочен. Беспрерывная перемена места делает одинокую жизнь сноснее...
– Но что же общего между ночным явлением и одиночеством?
– Ваше слово, графиня; возьмите его назад, и кочевание мое начнется сию минуту.
– Вы забыли Авдея Афанасьича?
– Я письменно извинился бы пред ним.
– Как, просить извинения? Fi done,[71] мсье Старославский! Письмо ваше он сохранит как факт; он будет гордиться им.
– Моим письмом, графиня?
– Извинением...
– В невозможности быть его посаженым отцом?
– Посаженым отцом Авдея Афанасьича?
– Конечно.
– Вы, вы, мсье Старославский?
– Я, графиня; но тут по крайней мере, надеюсь, нет ничего удивительного?
– У вашего злейшего врага?
– Но я говорю не про поэта Купера.
– Все равно, про друга его, про человека, разделяющего и жажду мести, и ненависть родственника моего к вам.
– Не думаю, графиня, потому что несколько дней назад Авдей Афанасьич письменно просил моего посредничества в деле, от которого зависело все будущее его счастие, и дело это я устроил.
– Оно не тайна?
– Нимало, графиня: я привез согласие одной прекрасной девушки на брак ее с Авдеем Афанасьичем.
– То есть дочери мещанки.
– Вы знаете?
– Я слышала о живом участии вашем, мсье Старославский, во всем, что касалось до этой девушки, и о тайном отъезде ее в Москву.
– Все слышанное вами истина, и я тем более доволен решительностью моих строгих мер, что меры эти увенчались полным успехом.
– Но права ваши на участие? – спросила я, лукаво улыбаясь.
– Основаны они, графиня, на пристрастии покойного деда, моего опекуна, к тем мальчикам, о которых
