конь — пропал всадник. Гоби не пощадит пешего. В трудном походе цирик сильнее привязался к своему коню: ухаживал за ним, как за ребенком, не жалел последнего глотка воды из своей фляжки, чтобы смочить ему пересохшие губы. Он даже научил Донжура укрываться от вражеской пули. Крикнет ему: «Хэвт!» — значит: «Ложись!» — и тот на всем скаку падает в песок.
Донжур не раз выносил хозяина невредимым из боевых схваток. Догонял врага на первой версте. Только не бей его плетью, не коли шпорами. Потрепли ласково по гриве — все отдаст.
День только наступал, а дышать уже нечем. От жары кружилась голова, сохло в горле. На ремне болталась пустая фляжка. «Где же твой конец, Гоби?» — прошептал Батын, вглядываясь из-под ладони в сизую даль, где в степном мареве дрожали синие призрачные озера — миражи. Время от времени он приподнимался на стременах, поглядывал на север. Там шел советский передовой кавалерийский отряд. Правее отряда — боковая застава и конный дозорный, его веселый, добрый нухур. Они иногда съезжались вместе, перекидывались двумя-тремя словами. У обоих одна беда, одна забота: в пустыне мало воды, да и та отравлена.
Вчера Батын снова увидел русского дозорного.
— Сайн байну![14], — весело крикнул тот, выехав из-за песчаного бугра.
— Дырасте! — ответил ему Батын.
Они пожали друг другу руки и поехали рядом — стремя в стремя. Улыбка у русского нухура светлая, как вода в Керулене, а глаза голубые, как монгольское небо.
— Найти бы нам хоть один чистый колодец! — воскликнул он.
Проехав так не более километра, они вдруг увидели степной колодец и галопом помчались к нему. Как хотелось коснуться губами прохладной влаги, промочить пересохшее горло! Но увы... у колодца следы — значит, здесь побывал враг. Напрасно спешили — в воде стрихнин.
На сучке саксаула Батын увидел приколотый клочок рисовой бумаги — записка на монгольском языке:
«Вы не пройдете! Боги низвергнут вас в ущелья Большого Хингана. Вы прошли через мертвую пустыню Шамо только потому, что обманным путем захватили ночью наши колодцы. Но через гневные потоки рек вас не перенесет никакая сила. Мосты исчезнут. Пусть погибнут русские, но монгольские цирики должны вернуться назад, чтобы жить. Их славные предки видели светлоликого всепобеждающего Тимучина. Пусть это великое имя хранит их от бед и несчастий. Это говорю вам я, потомок Дудэ, который был стремянным Джучи, сына Тимучина, я — Тимур-Дудэ».
— Кто такой Тимур-Дудэ? — спросил русский нухур. — Он хочет нас поссорить.
— Ха! Пустой башка...
Батын не договорил: под горой показался всадник. Дозорные сорвались с места, помчались в карьер.
Батын первым настиг незнакомца. Это был тощий, заросший беззубый монгол из Мынцзяна[15]. На костлявом плече у него висела сумка. В ней — стрихнин. Перепуганный пленник рассказал, кто такой Тимур-Дудэ. Оказывается, это русский белогвардеец. Отец у него был ротмистром, служил в личной охране царя, а сын превратился в «потомка Чингисхана» — стремянного Джучи и прислуживает князю Дэвану.
Дозорные отвели пленного в походную заставу и опять вместе — стремя в стремя — тронулись в путь. Они свои люди, делают одно дело. Русский нухур спросил:
— У тебя на губах кровь: ты отдал воду своему коню?
— Отдал... — признался Батын.
— Ну, тогда давай пить мою. — Он взял фляжку, поболтал у самого уха. — Есть немножко.
— Сам давай пей...
Порешили пить вдвоем. Пили не спеша из одной фляжки — то один приложится, то другой. Только Батын замечал: голубоглазый нухур пил мало, лишь для вида мочил губы — хотел, видно, больше оставить ему, Батыну. Потом Батын достал кисет, закурили.
— Кури, — улыбнулся он и прихвастнул: дескать, табаку у них в отряде, как песку в пустыне.
Наконец пришла ночь. Барханы скрылись во тьме. Потом румяная огромная, в полнеба, заря съела темноту. Батын снова в седле и снова ищет глазами русского нухура. В полдень, когда солнце снова поднялось на верхушку поблекшего неба, Батын глянул на север и вдруг увидел на песчаном пригорке коня без всадника. Где же голубоглазый нухур? Цирик подождал немного. Всадник не появился. Почувствовав недоброе, Батын поскакал на север.
Русский дозорный лежал с закрытыми глазами у ног своего коня. Лицо у него было пунцовое, с синеватым отливом, на лбу — испарина. У куста карагача валялась пилотка.
Огненное солнце плыло так низко, что казалось, опалит голову.
— О Гоби, что же ты делаешь с северным человеком?! — простонал Батын, взвалил дозорного на коня и повез к советской заставе.
Больной побледнел, его губы запеклись, покрылись сукровицей. «Прости меня, нухур, — прошептал цирик. — Ты сам хотел пить. Зачем обманул?»
Вот и застава. К Батыну бросились солдаты, подбежала девушка-медичка.
— Это я виноват. Я выпил воду, — сказал Батын. Девушка плеснула на лицо водой, дала что-то понюхать больному, сказала:
— Тепловой удар.
На обратном пути Батын Галсан думал о голубоглазом нухуре. Не брат ли он того русского батора[16], который закрыл своей грудью амбразуру фашистского дота и спас боевых друзей? А не он ли вырвал из окружения их эскадрон?
С востока пришла еще одна ночь, накрыла мягким пологом желтые барханы, но, завидев в небе яркую зарю, покорно поплелась на запад. Утром передовые отряды подошли к серым отрогам хребта Дациншань.
Идти в горах было куда опаснее. На равнине неприятеля увидишь за пять — десять километров, а здесь он может внезапно появиться в трех шагах от караванного пути. Передовые отряды сблизились, а боковые заставы слились в одну. Батын выехал вперед и вдруг увидел голубоглазого нухура.
— Дырасте! Дырасте! — крикнул цирик.
Раздались выстрелы, свистнули пули, И снова обманчивая тишина. Дозорные мигом укрылись в ложбине, подняли бинокли. У подножия дальнего кряжа промелькнул всадник, потом показалась и сразу исчезла цепочка пеших солдат. Сомнений не было — в горах противник. Только непонятны его намерения: пойдет ли он без задержки дальше или даст бой?
— Это хвост князя Дэвана — надо рубить сабля, — Галсан нетерпеливо глянул туда, откуда должна показаться застава.
— На конях трудно атаковать: порежут пулеметами. Броневичок бы сюда... — Русский дозорный пополз в ложбину разыскивать взводного.
Подошла монгольская походная застава. Батын доложил обо всем своему капитану Жамбалыну и добавил, что надо сейчас же ударить по княжескому хвосту, пока тот не успел спрятать его в землю. Капитан подал команду спешиться и повел заставу вперед. А Батына оставил караулить лошадей.
Галсан в бинокль посмотрел на уходившую заставу. Сумеют ли ребята как следует ударить по хвосту Дэвана? Извилистая цепочка цириков мелкими перебежками удалялась в глубь гор. Вот она перекатилась через песчаный бугор и стала опять подниматься по косогору.
Едва застава поравнялась с горным выступом, горячий воздух разорвала раскатистая пулеметная очередь. Запрыгали желтые фонтанчики пыли на гребнях барханов. Донжур навострил уши. Должно быть, в склоне горного кряжа был впаян броневой колпак.
— Проклятый гадина! — выругался Галсан.
Пулемет вскоре умолк, но стоило только цирику поднять голову — он снова стрелял.
— Что же нам делать, Донжур? — растерянно сказал Батын и прижался плечом к гриве коня. Что же делать? Большой генерал Исса Плиев приказал брать Калган, выходить к морю, а застава уткнулась в хвост
