скопления пехоты. Сбросили вымпел с запиской, просили у японцев разрешения снабдить лагерь продовольствием и медикаментами. Вслед за этим сверху полетели на парашютах ящики и узлы.
— Они снабжают вас как пленников, — сказал Державин. — Но почему не идут на посадку?
Ему что-то ответил английский вице-маршал Малтби, и все американские и английские генералы дружно засмеялись.
— Радуются, своих увидели! — заметил Иволгин.
— Нет, они смеются над шуткой Малтби, — пояснил мистер Скотт. — Англичанин пошутил: «Господа, я снова вижу Америку. Она нисколько не изменилась!»
— Это как понимать?
— Вице-маршал уверен, что операция с подарками снимается на кинопленку, — пояснил мистер Скотт. — Пусть смотрит вся Америка, как генерал Макартур спасает своих солдат от голодной смерти!
Пленные потрошили сброшенные тюки и ящики и под восторженные крики делили консервные банки со свиной тушенкой, колбасу, шоколад, пузатые сосуды со спиртом и бутылки виски. В тюках были различные лекарства, даже пенициллин.
— Макартур все предвидит! — заметил мистер Скотт. — Теперь солдаты пойдут в публичные дома Мукдена. Им понадобится пенициллин.
Один ящик с надписью солдаты поставили на стол, у которого собрались освобожденные генералы. Сюда же принесли ведро с водой, вылили в него спирт, а потом и виски, и начался банкет в честь освобождения. Первую кружку преподнесли новому начальнику лагеря генералу Паркеру. Старик растрогался и произнес короткий тост:
— Gentlemen! Now all say, three thousand of Americans and Britishers have been rescued from death by the Russians. It’s not true. Being a military man I understand well enough a real number of the Americans and Britishers saved by Russians. Believe me, while landing the Japanese Islands we should have lost not less than one million soldiers. It means, that the Russians saved not three thousand but one million and three thousand more of Americans and Britishers. I find no words to thank Russia. I admire the courage of the Russian. I drink their health![30]
Все зааплодировали. Кто-то предложил послать благодарственное письмо Советскому правительству от освобожденных из плена союзников. Паркер пообещал послать Макартуру просьбу представить всех русских — освободителей лагеря — к награждению американскими и английскими орденами.
— О’кэй! — раздались одобряющие крики.
Громче всех орал мистер Скотт. Осушив кружку виски, он вскочил с места, поднял над головой руку.
— Сегодня я не хочу быть мистером Скоттом. Сегодня я граф Кутайсов. Я буду веселить своих русских земляков. Да, да! Я очень богат. Я заставлю танцевать для вас тысячу лучших гейш Мукдена. Две тысячи!
— Да зачем нам гейши, — отмахивался от него Цыбуля, — хиба ж у нас нема дома своих жинок?
— Теперь я куплю торговую фирму Чурина. Привезу сто кораблей опиума. Я буду богаче Рокфеллера! — Он стал сильно икать, потом обнял Цыбулю за шею и принялся уговаривать его сегодня же идти на Индию, отобрать ее у англичан и разделить...
Старшина не знал, куда деваться и что отвечать пьяному бизнесмену.
— Та куды нам идти на ночь глядя на ту Индию? У менэ ще рота не кормлена... — отговаривался Цыбуля. И, освободившись от американца, не удержался от смеха: — О це вояка! Самого тилько вытягли з подвала. А вин — на Индию!
Шумный банкет под открытым небом продолжался до самого вечера.
IX
Вечером рота Будыкина заступила в наряд — охранять мукденский арсенал. Место это самое опасное. Правда, особых причин для тревоги вроде не было. Гарнизон разоружен. Всех японских генералов отправили сегодня на самолете в Ванемяо — в штаб фронта. А все-таки на душе у Будыкина неспокойно. Рядом — двухмиллионный город. Что там творится в темных закоулках?
В полночь в арсенал приехал Русанов. У въезда его встретил Будыкин в промокшей плащ-накидке и поблескивающей в темноте каске. Единственную у ворот лампочку, висевшую на фонарном столбе, так заволокло брызгами дождя, что снизу казалось, будто вокруг нее кружится плотный рой мошкары.
— Ну что? — спросил замполит.
— Сижу как на пороховой бочке, — невесело улыбнулся Будыкин.
Отойдя под навес, он доложил, что двумя взводами автоматчиков занял доты и траншеи вокруг арсенала. Взвод Иволгина выдвинут на ночь вперед, к возвышенности, что левее монастыря, чтобы контролировать подступы к арсеналу.
Медленно тянулась эта ночь. Русанов обошел посты, огневые точки и отправился к Иволгину. Дождь временами утихал, потом лил снова. Ветер дул то с юга, то с востока, будто нарочно гонял тучи над городом.
Русанов разыскал Иволгина на окраине монастырского парка.
— Что нового?
— Пока нормально, — ответил Иволгин. — Ефрейтор Туз обнаружил здесь русского попа. Сидит поп в халупе, пьет самогонку и рычит, как медведь в берлоге: «Ночь осенняя — хоть глаз коли...»
— Это что еще за поп?
— По-моему, его за пьянку выгнали из монастыря. Безработный он теперь, вот и скулит. Я поставил там человека для наблюдения.
Викентий Иванович решил взглянуть на священнослужителя. Вместе с Иволгиным они миновали глинистый пустырь и сквозь деревья увидели слабо мигающий огонек.
— Тут он. Песни поет, — сказал выступивший из тьмы ефрейтор Туз.
Из хижины доносился рокочущий бас:
Туз заглянул в оконце и сказал:
— Один...
Русанов постучал в дверь.
— Кто там? — рявкнул певец.
— Откройте русским солдатам!
— Русским?..
Дверь распахнулась, перед ними стоял красноносый бородатый старец в длинной одежде, с копной давно не чесанных волос. В одной руке он держал приподнятый фонарь, в другой — топор.
Увидев солдат с погонами на плечах, пещерный житель часто заморгал, будто хотел отогнать видение.
— Русское воинство? Свят, свят, свят господь Саваоф!
— С топором встречаете земляков? — спросил Русанов.
— Топор не для вас, — угрюмо ответил бородач. — Вчера едва отбился от гостя из страны восходящего солнца. Да простит меня господь бог... — Он бросил топор в угол и пригласил: — Прошу, сыны мои, войти в скромную обитель отца Варсонофия, яко света луч в преисподнюю.
Закопченный фонарь едва освещал пещеру. Вдоль стены лежали две покрытые сеном доски, служившие хозяину кроватью, на шатком столике — краюха хлеба, испеченная на углях картошка, два соленых огурца и оплетенная бутыль.
