— Но я не верю, что она погибла. Я найду ее.
От фанатичной убежденности этой фразы по спине старика пробегает холодная волна. Да он же безумен, — мелькает пугающая мысль.
— Идите, Роу. Поправьтесь сначала. Поговорим позже.
Роу встает.
— Прощайте, господин премьер-министр.
— Где вы остановились?
— Нигде. Я улетаю в Норикию. Я не имею права находиться здесь — я ссыльный.
— Останьтесь. Арраниус проводит вас в комнату для гостей. Мне нужно о многом подумать и о многом вас расспросить. Формальности с властями я улажу.
Роу кивает и непроизвольно хватается за спинку стула, покачнувшись. Кабинет кружится перед глазами, в ушах нарастает звон, но он выпрямляется и поворачивается к двери.
Премьер-министр с ужасом видит, как он твердым шагом идет к двери и, промахнувшись, врезается всем телом в косяк.
Проклятая пружина, державшая его эти два дня, лопнула в самый неподходящий момент. Надо же было свалиться именно в этом доме.
Конечно, премьер-министр перевернул вверх дном всю столичную медицину, и умереть Алексу не дали, а, наоборот, поставили его на ноги. И конечно, как только это случилось, он ушел.
Через месяц.
Немного придя в себя, он узнал, что приговор отменен и ему не нужно возвращаться в Норикию. Это была хорошая новость.
Была и плохая: Гильдия предъявила Империи ноту протеста. Оказывается, Анатоль вторгся в ее суверенное воздушное пространство и нарушил тем самым несколько пунктов Имсальского договора.
Ну да, конечно. Нарушили. На несчастных двух ваншипах. Безоружные курьеры с письмом. Что курьеров сбили в Грандстриме, не упоминалось. Гильдия была в своем праве: она защищалась.
Император крутился, как жук в кипятке. Маэстро Дельфина, юное существо с ангельским личиком, стелила жестко. Больше всего ее бы устроила немедленная выдача на расправу премьер-министра Бассиануса. Желательно вместе с другими бывшими влиятельными гильдейцами, осевшими в Анатоле. Она прекрасно понимала, что требует слишком много, но считала важным обозначить свои интересы. Пусть император Анастас знает, чего ему будет стоить в будущем малейший промах.
Сейчас она готова была удовлетвориться демонстрацией покорности.
Поэтому император нашел козла отпущения и официально принес его в жертву.
Алекс Роу, едва начав вставать, узнал, что лишен анатольского гражданства — как нарушитель договора, чуть было не поставивший под удар империю.
— И что это означает? — спросил он у Бассиануса. Премьер-министр упорно отводил взгляд. Ему было чудовищно стыдно, но он ничего не мог поделать.
— Наказание невиновных и награждение непричастных, — угрюмо сказал старик. — Вы невиновны, вот вам и досталось. Император прекрасно понимает, что это несправедливо, но вынужден сдать пешку, чтобы не получить болезненный удар.
— Я сброшен с поля?
— Да. По крайней мере так должна считать Гильдия.
— А на самом деле?
Бассианус помолчал, прежде чем ответить. Потом наконец взглянул Алексу в лицо.
— На самом деле это развязывает нам руки. Вы свободны ото всех обязательств. Вы ничего больше не должны императору и Анатолю. Но император просил вас о содействии.
— В чем именно? Договаривайте, господин премьер-министр.
Бассианус вздохнул — и договорил.
Мне было тринадцать, когда он взял на себя опеку над осиротевшим дизитским пацаном. Впереди было неведомое будущее, мигавшее сквозь туман еще неясными огнями. И тогда он спросил, понимаю ли я — в этом будущем неизбежна война, в которой мне, сыну дизитского адмирала, придется сражаться против своей родины. Я помню, что ответил ему. Я думал так в тринадцать лет, я думаю так и сейчас.
— Войны заканчиваются, и приходится договариваться. Я сделаю все, чтобы Дизит договаривался с вами, господин Бассианус.
Однажды я поднялся в небо и оставил там все, что у меня было в жизни. Ради договора между Дизитом и господином Бассианусом.
Теперь он предложил мне сделать то же самое — снова.
Я согласился.
Мне больше нечего было терять.
Небо льется по моему лицу, пронизывает тело насквозь, подталкивает в спину, плещется в глазах, рябит, сверкает, переливается. Я невесом, я растворен в небе, я не плыву в нем — я в нем существую, и вне неба меня нет. Однажды меня развеет ветром, как те облака… как все облака рано или поздно. Останется только мой голос, но и его никто не услышит. Некому. Ты — могла бы, но небо взяло тебя раньше, чем меня.
Когда я растаю в небе, я буду с тобой вечно.
Верфь. Наемный грузовичок входит в док, швартуется. Откатывается дверь, и на железный трап ступает высокий человек в серой шинели с чужого плеча.
Подходит механик в рабочем комбинезоне, кивает, спрашивает:
— Ремонт?
— Насчет ремонта спроси у пилота, Альфи, — отвечает вновь прибывший. — Дагобел здесь?
Механик всматривается в жесткое угрюмое лицо, погасшее, утратившее мальчишескую округлость, ахает:
— Я не узнал тебя, Алекс. Ты похож на привидение.
— Я и есть привидение. Так Дагобел у себя?
— Дагобел в ангаре, иди прямо туда.
Алекс кивает и идет, ссутулив плечи, в сторону ангара. Альфи смотрит ему вслед, потом встряхивает головой, отгоняя недоуменные мысли, и поворачивается к пилоту грузовика:
— Ремонт?
— Скорее техосмотр, — отвечает пилот. — Поглядите, что-то у меня стучит в центрифуге на поворотах.
— Сделаем, — кивает Альфи. — Скорее всего, дешевый плохо очищенный клавдий, песок из примесей сбился в пробку… бывает.
Алекс входит в ангар. Все здесь так и не так, как два года назад. Полуразобранные машины, детали в корыте с маслом, жужжание дрели, железный лязг, гудение двигателя, который гоняют на холостом ходу, прислушиваясь к неправильным нотам в его звуке… Новые лица среди давно знакомых. Человек, которого он ищет, здесь — Рессиус о чем-то беседует с молодым незнакомым механиком, склонившись над хитрым узлом из валов и шестерней.
Алекс подходит ближе и говорит негромко:
