— Теперь наступило время, когда век смуты близится к концу. Дар возвращается тем, кто первый обладал им, — черной расе. Этот дар — право на управление. Вся власть будет дарована вам, останется только взять ее. Черная раса вознесется над белой. Каждая долина будет вознесена, а все возвышенности опустятся. Бог вновь вручит вам копье, и оно всегда будет висеть над чужеземцами. Если придет война, даже тогда сердца ваши не дрогнут, а правая рука будет удерживать власть. Так говорится издавна во всех землях и за морем. Бог в гневе своем сойдет на поле битвы и встанет среди войск.
Поднимите головы! Вам, вашим детям и детям ваших детей дано увидеть конец века и славу господню; бог справедлив, и у него на счету каждая несправедливость, и каждое горе, и каждая слеза, упавшая на песок.
Единый вздох пронесся по толпе, словно глубокий вздох великана. Слезы текли по щекам Люси, губы ее приоткрылись, и она в экстазе закатила потускневшие глаза.
— Аминь! — провозгласил епископ.
Ответ донесся из глубины груди человеческой и вознесся вверх как боевой клич, как неистовая хвала спасителю и властителю рати небесной.
— Аллилуйя! Аллилуйя!
— Боже, выведи нас из Египта, — гремел епископ.
— Мы идем! — пели люди.
— Всевышний, отвори воды.
— Мы идем!
— Боже, дай нам хлеб и воду в пустыне.
— Мы идем!
— Боже, даруй нам новый век, второе пришествие. Боже, верни нам Африку.
Когда служба окончилась, люди вышли на солнечный свет. Они молчали, лица их сияли — как сияло лицо Моисея, подумал Коломб, когда тот спустился с горы Синай. Затем все заговорили и стали расходиться, и Эбен тоже пошел по дороге, махнув на прощанье рукой.
Часть вторая
ЛЕТО
Глава VI
РАЗНОСЧИК ИЗ МОЛОЧНОЙ
— Сколько? — спросил Мьонго, глава секты эфиопов, обладатель квадратной бороды.
— Восемь, — ответил Коломб. — Восемь, но три из них не годятся. Остальные в хорошем состоянии, и ко всем подходят патроны армейского образца.
Он вынул из кармана патрон от винтовки образца «Марка IV. 303», заряженный пулей с никелевой оболочкой. Мьонго взял патрон, осмотрел его и снова положил на мозолистую ладонь молодого человека.
— У меня пять ящиков патронов, но только не все полны, — сказал Коломб.
Они сидели на солнце, скинув пиджаки. Гладкая песчаная насыпь спускалась к берегу ручья, испещренного синевато-белыми пятнами мыла, В будни сюда ходили женщины стирать белье белых жителей города, а по воскресеньям на плоских камнях, выступавших из ручья, часто усаживались мужчины, чтобы почистить пемзой ноги, поболтать и пошутить, словно они по-прежнему жили в родных краях и ничто не изменилось.
— Ты можешь достать еще?
— Да, могу, но не очень много, не столько, сколько нужно.
Мьонго покачал головой.
— Повсюду снует полиция. Белые прячут свои ружья, а некоторые вынимают из них затворы. Оружейные лавки охраняются, да и часовые в форту тоже не дремлют. Доставить оружие — дело опасное. Постарайся не попасться, сын мой, слишком мало у нас таких, как ты. Я возьму эти восемь ружей и спрячу их в Энонском лесу. Когда ты достанешь их, их можно будет переправить в Мпанзу. Их отнесет Люси.
— А если ее поймают?
— Нет, она для этого достаточно умна.
Коломб молчал. Он ковырял травинкой в зубах и, сощурив глаза, пристально смотрел на стрекоз, порхавших над поверхностью воды.
— Чем все это кончится? — спросил он.
— Один бог ведает.
— А мне кажется, что бог помогает белым не меньше, чем нам. Я не хочу надеяться на бога.
— Если мы нанесем удар, сын мой, этот удар должен быть сокрушительным. Как ты думаешь, нужны нам ружья?
— Нужны. Но нужны тысячи.
— Верно. Но если мы сразу нанесем сокрушительный удар, мы сможем забрать ружья у наших врагов. Пусть они нас снабжают.
— Понятно.
— Храни оружие у себя, не отдавай его вождям. Ни одному вождю нельзя верить.
— Хорошо. Но люди не поднимутся. Они будут сражаться только в импи[7], если их поведут их руководители и индуны[8]. Сначала их должен заговорить и направить на борьбу знахарь. Другого пути они не знают, они ведь не христиане. Они не пойдут за простым человеком. Они не знают бога и не последуют за Христом.
Но Мьонго трудно было переубедить. Ничто, казалось, не могло поколебать его страстной уверенности. Он засучил рукава рубашки и растирал руки, подставляя их под горячие лучи солнца. Его лицо с высокими скулами и впалыми щеками было почти совсем черным, подбородок украшала густая борода. Он мрачно посмотрел на молодого христианина.
— Одни прислушиваются к призыву Эфиопии — Черного Дома. Они знают, что Африка должна быть возвращена африканцам, и они — лучше всех, их больше всех любит всевышний. Они знают, что не могут умереть, ибо души их вознесутся на небо. Они знают, что, согласно завету божьему, черная раса не может умереть. Другие снова ведут разговоры о Младенце, который должен сплотить все племена и сделать этих собак-вождей настоящими людьми. Говорят, что Америка протянет нам руку, ибо именно Америка дала нам учение об Эфиопии, о Черном Доме, точно так же, как Израиль дал нам Иисуса. Некоторые говорят о цветном народе японцах, сбросивших господство белой расы. Кое-кто обращается к духам предков и к знахарям, которые уверяют, что их снадобья превратят пули белых солдат в воду.
Мьонго окунул руку в ручей и разбросал сверкающие брызги.
— Теперь, Исайя, мы видим все, как оно есть. Пусть воины говорят, что им вздумается, лишь бы они выступили против врага. Они будут драться лучше с оружием в руках и будут умирать легче, веруя в бога. Мы должны опираться на нашу молодежь и отнять ее у вождей. Пусть вождям останутся не племена, а лишь пустые краали.
— Понятно. А как с образованными — вроде, например, Мативаны? — Мьонго повернулся и сплюнул на камень.
— Значит, ты его знаешь? — спросил Коломб.
— Однажды я встретился лицом к лицу с этим ученым Мативаной. Клянусь богом, если бы он был один, я бы согрешил и убил его.
— Он многому научился, и у него есть деньги.
— Верно, но научился он не тому, чему нужно. Он много говорит людям, но о чем? Вот о чем: когда каждый черный станет таким образованным, как он, а это будет через сто, нет, через тысячу лет, тогда все
