— Тьфу! Что это за дрянь? — сплюнул он.
Его голова качалась до тех пор, пока он не обхватил ее обеими руками. Веки его дрогнули, и из слепого глаза в бороду тоненькой струйкой побежали слезы. Том медленно повторил полное имя Коко и спросил, где она.
— Какое это имеет значение? — пробормотал себе под нос судья. — О господи, как у меня болит голова! Не нужно было пить. — Затем он выпрямился и узнал Тома. — Эрскин? — фыркнул он. — Что вы здесь делаете, сэр? Вон отсюда!
— Хорошо, я уйду, но вы пойдете со мной. — Он поставил Мэтью Хемпа на ноги и вывел его на прохладный ночной воздух. — Имейте в виду, мистер Хемп, — продолжал он, — я обжалую это дело во всех судах, если нужно, дойду до Тайного совета. Если старуха умрет из-за вашего приговора, то день ее смерти будет черным днем для правосудия в этой стране.
— Ты угрожаешь мне?
— Я предупреждаю вас.
— Это пристало адвокату на заседании суда.
— Я экономлю время, — сказал Том.
Теперь судья протрезвел. Он встряхнулся, расправил плечи и более твердо зашагал к полицейскому участку, рядом с которым находилось приземистое каменное здание тюрьмы. Он был напуган. Какие-то фигуры смутно двигались во тьме, а он никак не мог понять, кто это. Бар был уже закрыт, и полицейские расходились по домам. Судья тревожно озирался и был почти рад, что рядом находится Эрскин. Он никогда в жизни не видел таких неистовых людей.
В полицейском участке Хемп подписал ордер на освобождение арестованной, которую до пересмотра дела берет на поруки Том. Он подписал бы все что угодно. Сержант, вызванный дежурным констеблем, взглянув на них, сразу почуял неладное. После того как мистер Хемп ушел, он сказал Тому:
— Возьмете ее утром.
— Нет, сейчас сержант.
— Сэр, я вам советую…
— Я увижу ее сейчас же.
Тюрьма представляла собой маленький, низкий барак. Стены были глухие, и наружу выходила только обитая железом дверь. Камеры сообщались с внутренним двором, в каждой имелась дверь и вентиляционная решетка. Белый сержант, тюремщик-зулус в холщовой одежде и Том стояли на узком дворе. В этих камерах никогда не содержались белые. Откуда-то доносился тихий, полный отчаяния плач. В другой камере заключенный быстро говорил о чем-то сам с собой, задыхаясь в конце каждой фразы. Спина его была иссечена плеткой-девятихвосткой. Сержант покачивал фонарем, и тени плясали на выбеленных известкой стенах и черных дверях.
— Чего вы ждете? — спросил Том.
Вонь от человеческих испражнений была невыносима, он почувствовал тошноту.
— Отопри номер шесть, — приказал сержант, и тюремщик начал возиться с ключами. Он был неграмотен, и ему пришлось отсчитать шестой ключ от деревяшки на кольце. Сержант поднял фонарь и осветил камеру. Они увидели бесформенные груды одеял и тряпья на темном, сыром цементном полу. Отвратительный запах испражнений, раздавленных насекомых и гнили заставил Тома отпрянуть и стиснуть зубы. Ни одной человеческой фигуры невозможно было разглядеть. Это была женская камера окружной тюрьмы, но в ней, казалось, находились только давно забытые груды падали. Потом он вдруг увидел ступню, ногу и на фоне стены черную руку, похожую на клешню, которая протянулась за чем-то, да так и застыла.
— Которая из них Коко? — прошептал Том.
Он дрожал, чувствуя, как его охватывает слепая ярость. За что попала она сюда? Он об этом не спрашивал, но знал, что, какова бы ни была ее вина, она не заслуживала такого адского наказания.
— Вставайте! Вставайте, вы, свиньи! — заорал тюремщик.
— Заткнись, скотина!
Том с силой оттолкнул его.
— Успокойтесь, сэр, — сказал сержант.
Том взял фонарь у полицейского и вошел в камеру, ступая так осторожно, словно мог поскользнуться и полететь в пропасть.
— Коко… Коко, — звал он, наклоняясь над женщинами и открывая их лица.
Одна была совсем молодая, с высокой прической невесты. Женщины пугливо съеживались и укутывались в свои лохмотья. В одном углу он увидел скорченную фигуру: женщина сидела на корточках, опустив голову на колени. Том приподнял черное засаленное одеяло и увидел, что это Коко. Он медленно поднял ее голову и тихонько заговорил с нею, чтобы звук его голоса дошел до ее сознания. Она поглядела сначала на свет, потом на него. Суровые линии старческого лица, тупой взгляд тотчас опущенных глаз, губы, растянутые в свирепой усмешке, были воплощением такой ярости, что он ужаснулся. Казалось, она впала в полную дикость.
— Свиньи, — пробормотала она. — Пришли опять бить меня?
Том снова заговорил медленно, настойчиво:
— Коко, это я. Послушай меня, это я, Том, сын Филипа, твой белый теленок. Я пришел увести тебя отсюда. Ты вернешься к Но-Ингилю, твоему мужу, и будешь сидеть на солнце со своим крестом.
Она закрыла глаза и застонала.
— Коко, ты помнишь Тома?
— Я помню этого мальчика, — медленно кивнула она, и лицо ее смягчилось.
— Он здесь, он говорит с тобой.
Она осторожно огляделась, и взгляд ее снова вернулся к нему; потом она подняла свою узловатую руку, и слезы хлынули из ее глаз.
— Иисусе Христе, агнец божий, — сказала она невнятно и снова начала что-то бормотать. Наконец она глубоко вздохнула и проговорила отчетливо: — Аи, Том, они меня били.
Он поднялся, чувствуя головокружение.
— Это правда? — спросил он.
— Что, сэр?
— Старуха говорит, что ее били.
Наступило молчание. Сержант полиции, стоявший во дворе, пожал плечами.
— Да, — сказал он. — Она получила шесть ударов за оскорбление суда.
Во дворе Том жадно глотал свежий воздух. Он схватил сержанта за руку, и у того закачался фонарь в другой руке.
— Как вы можете так говорить?.. Что это значит, черт побери? Оскорбление суда! Ей семьдесят или восемьдесят лет!
— Но, мистер Эрскин, я ведь только рассказываю вам. Я к этому непричастен. У меня тут есть свидетель, и вы не имеете права меня трогать, кто бы вы ни были.
— Чем она оскорбила суд?
— Вы добиваетесь пересмотра дела… Я думал, вы знаете, в чем ее обвиняют.
— Не рассуждайте. Отвечайте на мой вопрос.
— Ее обвинили в оскорбительном поведении, в подстрекательстве арестованных к бегству, в неповиновении полиции и приговорили к десяти фунтам штрафа или трехмесячному заключению в тюрьме.
— А били за что?
— Она плюнула судье в лицо и назвала его антихристом. За это она получила шесть ударов палкой, не плеткой.
— Палкой?.. Кто это приказал?
Сержант молчал. Том пошел обратно в камеру и вывел оттуда Коко. Она шла нетвердым шагом, опираясь на его руку. При виде полицейского она, задыхаясь, стала осыпать его проклятьями. Том поспешно потащил ее прочь, и она, как слепая, заковыляла рядом с ним, извергая поток чудовищных ругательств. Во дворе Том кое-как успокоил ее и обратился к полицейскому:
