забытые валенки. Хотел отвертеться, оставить на кафедре, но не удалось. Чертыхаясь, снова вез категорично всученный ему сверток, вновь ловил на себе насмешливые взгляды и лениво отбивался. Дома выслушал еще и насмешки матери, не преминувшей пройтись по поводу ходового накануне лета товара. Сережа беззлобно огрызнулся и свалил валенки на балкон, так и не представляя, что же с ними делать.
Через неделю мать собралась мыть окна и с утра сетовала, что неплохо было бы и на балконе хлам разобрать.
– Мать, давай не сегодня. Послезавтра буду свободен, помогу, – без особого энтузиазма вызвался Сережа.
– Куда тебе, и так спишь на ходу. Сама помою, – с улыбкой ответила мама.
Поздно вечером вернувшись домой, Сергей еще в прихожей почувствовал, как в нос ударил резкий запах корвалола. Сбросив ботинки и куртку, спешно вошел в комнату и застал бледную до синевы мать, с трясущимися руками сидящую в кресле над распотрошенным валеночным свертком. В поднятых на сына красных глазах ее стояли и немой вопрос, и животный страх, и яростный гнев.
Ничего не понимая, Сергей бросился к креслу, схватил за руку, щупая пульс:
– Мама, мам, что болит? Сердце, да?
Но мать медленно отобрала руку, покачала головой, глазами указала на сваленные деревенские обувки. Так и не поняв, в чем дело, Сергей взял в руки один из валенок, почувствовал его излишнюю тяжесть. Голенище было немного раздуто и чем-то заполнено, сверху неплотно забито клочком газеты. Потянув шуршащий, скомканный обрывок, Сережа перевернул валенок вниз голенищем и вытряхнул под ноги упругие, плотные пачки, крест-накрест заклеенные бумажными полосками.
Кроме пачек с желтовато-коричневыми сторублевками, фиолетовыми четвертными, зелеными полтинниками, были и другие деньги. Будучи парнем современным, Сергей, конечно, видел вживую американские деньги и даже держал их в руках – похожие друг на друга, невзрачные серо-зеленые купюрки. Но видел их по одной, по две. А сколько же их было здесь? Частные валютные операции карались государством строго.
Впрочем, и советских денег в таких количествах Сергей в руках не держал. Настоящими они быть просто не могли. Он ошалело посмотрел на мать:
– Мам, что это?
– Сереженька, это ты мне скажи, откуда у тебя это, – умоляюще проголосила-пропела мать.
– Мама, это не мое, – как в детстве, проныл Сергей.
– Сергей, только честно скажи, прошу тебя! Во что ты впутался?
– Мама, да что мне врать? Где мне столько платят?
Под ноги из голенищ высыпались новые и новые деньги.
Деньги были не во всех валенках, большинство оказалось пустыми, но и тех, что выпали, было вполне достаточно для испуга. Сергей даже примерно не взялся бы сказать, сколько перед ним денег. Даже в рублях, а тем более в запретных долларах.
– Это шутка чья-то, они не настоящие. Это Димка…
Димкино имя прозвучало как выстрел, смерть его была слишком ужасна, и моментально еще более опасными стали в понимании матери и сына пухлые пачки под ногами…
Ольга Петровна нагнулась, осторожно взяла в руки пачку, надорвала бумажную полоску и вытащила купюру с номиналом «пятьдесят» и портретом какого-то американского деятеля. Медленно провела подушечкой пальца по надписям, посмотрела на просвет, потерла край и уверенно заявила – не зря же в молодости вращалась среди столичного бомонда:
– Нет, сынок, они самые настоящие.
Сережа предпочел бы услышать, что это шутка, кустарная, плохая подделка. В голове путались мысли: всплывали обрывочные сведения о шпионаже, ЦРУ, изощренных методах вербовки, здесь же крутились картины недоступной, роскошной жизни – автомобиль, новая мебель, дальние страны, шуба из песца для мамы… Параллельно, на заднем плане сознания промелькнули КГБ и комитет комсомола.
Из последнего валенка на денежную кучку спланировал сложенный вчетверо листок из обычной тетради в клетку. Сергей подобрал его, развернул и тут же узнал похожие на арабскую вязь Димкины каракули, сложившиеся в прощальные слова.
«Серый! Мне уже ничем не поможешь, я крепко влип. Но так просто я не дамся. Осталась еще одна маленькая хитрость. Подлецов надо наказывать. А тебе эта история, я надеюсь, поможет. Ничего не бойся, к тебе следы не приведут. Ты был и есть мой лучший друг. Димон. P. S. Береги Катьку. P. P. S. Ты читаешь, а я смотрю на тебя сверху. Ха-ха-ха!»
Дочитав до постскриптума, Сергей инстинктивно поднял голову кверху, но увидел лишь блеклый пластмассовый абажур да растрескавшийся шов потолка.
«Сделаю ремонт. Сразу же», – отметил Сергей, но тут же осознал, что после этой записки для Димки все было очень долго и мучительно.
Борьба с подлецами оказалась трудным и непосильным делом. Только, как ни крути, Димке не поможешь, а такой шанс выпадает лишь однажды. И, похоже, дело здесь не в шпионаже и не в ЦРУ. Какому ЦРУ нужен рядовой студент! Димка завещал деньги ему, Сергею, значит, так тому и быть.
Но понял Сергей и то, что все его мечты мелки для валяющихся под ногами деньжищ. Полет Сережкиной фантазии не шел дальше подержанной «копейки», а как людям объяснишь свое внезапное обогащение? Стало доходить, что распорядиться такой суммой он не готов: даже после всех покупок останется немерено. Дома такое не держат, в сберкассу не понесешь. Не в землю же закапывать в консервной банке! Прямо-таки Шеф из «Бриллиантовой руки». Вот только все это не комедия…
Занятый бесполезными финансовыми подсчетами, он не заметил, как мать взяла из его рук записку. Прочитав, сдавленно вскрикнула. После бабушкиной смерти мама привыкла во всем просить совета у Сережи, но теперь она не советовалась, она просто слепо боролась за жизнь и здоровье своего детеныша.
Ольга Петровна сгребла все деньги на грязную холстину, в которую были замотаны валенки, туго перевязала узлом, как перевязывают белье в прачечную, и не терпящим возражения тоном приказала:
– Чтобы духу этого в нашем доме не было! Немедленно!
Сергей открыл было рот, чтобы возмутиться ее бабской тупости, разъяснить, что они могут теперь себе позволить, припомнить для убедительности свое детство, а ее, стало быть, молодость, но ничего этого сказать не пришлось. Прочитав все по глазам сына, Ольга Петровна спокойно добавила:
– Или я на себя руки наложу. Я на старости лет одна оставаться не хочу. Хватит мне отца.
Сергей мельком удивился, при чем здесь отец, но понял, что она не отступит. Если бы мать плакала, уговаривала, заламывала бы руки, то можно было бы успокоить, уговорить, доказать. Но мать, высказав, что хотела, сидела совершенно спокойная и решительная, только лихорадочно блестели глаза. Спорить было бесполезно. Она приняла свое решение, как когда-то приняла решение раз и навсегда порвать с Кириллом, отказаться от помощи, вычеркнуть из жизни. Тогда она сдержала слово, не отступит и сейчас.
Сережа тяжело опустился на покрытый накидкой продавленный диван, жалобно скрипнувший пружинами под его весом, и застыл, не сводя глаз с узла. В дерюжку были крепко-накрепко увязаны его желания, его мечты и страсти. В кресле, замерев в ожидании, молчала мать. Сергей определенно не знал, как поступить: допустим, – только допустим, – что он согласится легко расстаться с упавшим в руки богатством, но куда же его деть-то…
– Мама, а куда его деть? – Как в детстве, бросился за помощью.
– Подальше от дома! – туманно, но твердо ответила та.
– Ну, давай, что ли, пожертвуем куда-нибудь. В детский дом, что ли…
– Ты в своем уме?! На помойку и подальше от дома, чтобы никто не видел, – испугалась Ольга Петровна.
– Может, спрячем и подождем? Уже столько времени прошло, никто меня не трогал. – Аргументов не было, только легкая надежда.
– А ты хочешь, чтобы тронули? Хватит с меня похорон. Сереженька, я тебя умоляю…
Голос ее звучал жалобно. Никогда в жизни мать не говорила ему: «Я тебя умоляю». Лучше бы кричала…
