точно все равно. Кстати, Сергею Мел Гибсон тоже не нравился…
Лора быстренько попрощалась, дала отбой и недовольно надула губки в сторону Сергея.
– Фу, как ненавижу, когда ты так говоришь!.. Как будто сейчас завизжишь…
Слова она манерно тянула, во всем пытаясь походить на Ренату Литвинову. Считала, что это очень стильно – быть Ренатой Литвиновой. Причина срыва голоса ее волновала много меньше, чем эстетика разговора.
– Лора, сегодня тебе придется переночевать у себя дома, у меня важная встреча. Извини.
Лора, которая уже порядком не ночевала по месту прописки, обосновавшись в Сережиной квартире, от незаслуженной обиды даже сморщила лоб, который, – как сама говорила, – нельзя морщить ни под каким предлогом.
– Масик, ну как же так?! Как я с таким лицом поеду к себе?! Меня же увидят люди!..
Выходило и впрямь похоже на Ренату. Но, если раньше это забавляло Сергея, то сейчас начало подспудно раздражать. Зачем нужна была вторая Рената Литвинова, если оригинал прекрасно справлялся со своей ролью, и дублер ей не требовался. Очень хотелось крикнуть: «Слушай, Рената недоделанная, собирай манатки и катись отсюда!» – но это было бы уже полной потерей имиджа.
Сергей вдохнул, задержал дыхание, начал мысленно повторять специальные сочетания цифр по своей китайской успокоительной методике. Лицо Лоры и впрямь пока было далеко до шедевра. Гематомы и послеоперационный отек не сошли, делая ее похожей на избитую у ларька пропойцу. Взглянув на Масика повнимательнее, Лора по выражению его лица безутешно поняла, что ночевать ей все же придется у себя.
– Масик, но ты ведь меня довезешь?…
– Нет, котенок, извини. Я вызову тебе такси. Человек вот-вот подъедет. Будь добра, собирайся быстрее…
Лорик торопилась не спеша, и звонок в дверь застал ее еще в квартире. Сергей открыл дверь, и на пороге возник породистый, лет шестидесяти мужчина в отличной дубленке и дорогом неброском галстуке, проглядывающем в вырезе мыском.
– Юрий Филиппович Тимухин, – представился он и с достоинством слегка поклонился. На губах его играла легкая улыбка. Та самая, редкая, мало кем освоенная, которая приличествует практически любому случаю. «Чеширский Кот», – прозвал его Сергей.
Сергей пригласил Тимухина в большую, неуютную, модернистскую прихожую, плод гениального замысла дизайнера, явно чуждого домоводству, где прихорашивалась напоследок Лора. С любопытством сороки Лора уставилась на Тимухина, без умолку щебеча о том, что не нужно обращать на нее внимание, она перенесла «пластическое оперативное вмешательство», все в скором времени будет идеально, потому что выполнено лично Сережей…
Тимухин, галантно целуя протянутую ему ручку, заверил, что все уже почти идеально и что Лора поразительно похожа на Ренату Литвинову. Сходство было сомнительным, но не заметить Лориных стараний по этой части было невозможно. Лора благодарно закатила глаза, и Сергей испугался, что сейчас ее никакими силами не выпроводишь. Она стреляла глазами в Сергея, молчаливо требуя немедленно познакомить с шикарным и загадочным Тимухиным, но Сергей решил быть хамом и не знакомить. Быстренько напялил на Лору шубу и выставил за дверь, поцеловав и заверив, что такси уже должно ждать внизу.
Тимухин, понимающе наблюдавший за скорыми проводами, как только за ней закрылась дверь, произнес:
– Ваш отец, Сергей Кириллович, жив и здоров соответственно своего возраста. Думаю, это основное, что вам хотелось бы услышать. Но знать об этом никто, кроме вас, не должен. Это в интересах вашего отца, а я являюсь его полномочным представителем в России.
Сергей прислонился спиной к дверному косяку, стоял и переваривал услышанное. Он получил подтверждение тому, на что тайно надеялся все эти годы. Жив его отец, его старик… И было ясно, что это именно отец нашел его, Сергея, а не наоборот. Но одновременно вскипела в душе и злость: где же ты был все это время, когда я так в тебе нуждался? В твоем мужском участии, твоем плече, твоем слове? Когда ходил в суконных ботинках и перелицованных брючатах, жрал макароны с маргарином? Почему тогда я был не нужен, а сейчас вдруг понадобился? Или на старости лет за тебя некому жевать стало?…
К своему огорчению, Сергей чувствовал, что, несмотря ни на что, будет жевать за отца. Во всяком случае, попробует.
– А теперь, с вашего позволения, я разденусь и пройду.
Тимухин снял дубленку, по-хозяйски повесил на причудливо изогнутый крючок вешалки и уверенно проследовал в гостиную. Сергей на автопилоте двинулся за ним. В голове роились вопросы: где он, что с ним, что ему необходимо, чем помочь? Но он молчал, ни в силах выбрать первый и стесняясь неизбежного фальцета.
Тимухин достал из-за пазухи диктофон, положил его на стол перед Сергеем, нажал на кнопку «Play» и неторопливо вышел на кухню.
После тихого шипения раздался голос, которого Сергей не слышал много-много лет. Голос отца. Того самого горячо любимого когда-то громко хохочущего, белозубого, черноволосого красавца, которого сам же позже и ненавидел, но всю жизнь ждал. С которым разговаривал в трудные минуты жизни, с которым советовался бессонными ночами, ради отчета перед которым работал упорно, как термит. С годами этот голос стал глуше, в нем появился чуть заметный акцент, как бывает у всех русских, много лет живущих за границей. Это был даже не акцент в словах, а в интонациях.
«Здравствуй, Сережа! Мой Серый.
Я прошу тебя сейчас только об одном: дослушай до конца, не выключай. Дослушай, а позже уже прими решение. Не наоборот.
Мне тяжело обращаться к тебе после стольких лет разлуки, ведь ты нынешний старше меня вчерашнего, того, что ты, может быть, еще помнишь. Что скрывать, я сильно виноват перед тобой. Перед тобой и мамой. Но перед тобой сильнее, потому что мама вольна была выбирать в своих решениях, а ты не волен. Я оставил тебя, ничего не объяснив, но на тот момент я не знал, как объяснить тебе происходящее. Думал, что позже непременно это сделаю. Но вот только „позже“ это случилось через столько лет. Я мог бы, конечно, и раньше, но смалодушничал, испугался тебя. Испугался, что ты в силу молодости, горячности не захочешь моей исповеди. Сейчас, когда и сам я стал заметно старше и, надеюсь, умней, я не уверен в правильности прошлых своих поступков, но на тот момент, поверь, искренне считал, что выбираю единственно приемлемый вариант.
Сложилось только не так, как хотелось бы. Человек предполагает, а Бог располагает, мой мальчик. Да- да, для меня ты и сейчас еще мальчик. Взрослый, разумный, успешный мальчик. Мой мальчик… Я, как мог, старался следить за тобой все эти годы. За твоими успехами, твоими шагами, исканиями и поражениями. Хотя поражений-то как раз было мало. Я наблюдал за тобой и с гордостью узнавал в тебе себя много лет назад. Если бы я не поспешил родиться… Если бы не досталась мне страшная „развитым социализмом“ эпоха, эпоха, когда черное упорно называли белым, то и наша жизнь, возможно, сложилась бы по- другому…
Наверно, я бы еще тянул и откладывал наш разговор, да только тянуть больше некуда. Сколько мне Богом отпущено, неизвестно, а уйти, не объяснившись, было бы самым тяжким мне наказанием.
Я буду счастлив, очень счастлив видеть тебя возле себя. Ты навсегда мой единственный сын, независимо от твоего на это взгляда. Если ты будешь снисходителен ко мне и согласишься на нашу встречу, то тебе объяснят, как и где меня найти. Если же нет, то я не буду держать обиды – у всякого решения есть свои причины, и, думаю, мне они будут понятны. Я хочу, чтобы ты знал, что в любом случае я горжусь тобой. Твой отец».
Голос смолк, и только еле слышно шипел диктофон.
В горле Сергея изо всех сил натянулась ниточка, а глаза обильно повлажнели. Да он и не стеснялся того, что не может удержать катящихся по щекам капель. Дрожащими руками Сергей Кириллович перемотал запись на начало, только с третьей попытки сумел прикурить сигарету и, жадно затянувшись, снова нажал «Play».
Потом, давясь дымом и слезами, невидящими глазами глядел в темноту за окном, в шипении пытаясь
