Немировским, отправился в магазин подержанной мебели на улицу Маипу; Немировский же – на встречу со мной в «Вестерн-бар».
– Halte lа![113] – произнес Монтенегро. – Забулдыга художник и ваш покорный слуга больше молчать не в силах. Полюбуйтесь на такую картину, Пароди: два дуэлянта решительно складывают оружие, потеря – общая, задеты – и самым чувствительным образом – оба. Тут есть некая особенность: цель одна, но действующие лица решительно не похожи друг на друга. Мрачные предчувствия овевают чело Тай Аня; он требует, расспрашивает, выясняет. Но, признаюсь, меня интересует третий персонаж: тот самый jeme'n-foutiste,[114] что едет себе в повозке, выскальзывая из рамок нашей истории, – ведь это величина абсолютно неизвестная.
– Сеньоры, – вкрадчиво заговорил доктор Чжоу Тунг, – мое топкое повествование приблизилось к незабвенной ночи четырнадцатого октября. Позволю себе назвать ее незабвенной, поскольку мой неучтивый и старомодный желудок не сумел оценить двойную порцию масаморры, бывшей украшением трапезы и единственным блюдом на столе у Немировского. У меня имелся невинный план: а) поужинать у Немировского; б) настроившись на критический лад, посмотреть в кинотеатре «Онсе» три музыкальных фильма, которые, по словам Немировского, не пришлись по вкусу мадам Цинь; в) побаловать себя нугой с анисом в кондитерской «Жемчужина»; г) вернуться домой. Весьма сильное и, осмелюсь сказать, болезненное воспоминание о масаморре заставило меня отказаться от пунктов б) и в) и нарушить естественный порядок вашего уважаемого алфавита, перейдя сразу от а) к г). Добавлю также, что весь вечер и всю ночь я, несмотря на бессонницу, не покидал своего дома.
– Такие вкусы делают вам честь, – заметил Монтенегро. – Хотя местные блюда, знакомые нам с детства, и можно считать своего рода бесценными trouvaill из креольской сокровищницы, я целиком и полностью согласен с доктором: на вершинах haute cuisine[115] галльская кухня не знает соперниц.
– Пятнадцатого числа два полицейских агента разбудили меня, – продолжил Чжоу Тунг, – и пригласили проследовать за ними до неприступного Центрального управления. Там я узнал то, что вам уже известно: любезнейший Немировский, обеспокоенный столь внезапно проснувшейся тягой Фанг Че к перемене мест, проник незадолго до явления сияющей Авроры в дом на улице Декана Фунеса. Правильно сказано в Книге обрядов: коли твоя почтенная сожительница знойным летом обитает под одной крышей с людьми ничтожными, кто-то из твоих детей окажется ублюдком; коли ты докучаешь друзьям, посещая их дворцы в неурочный час, загадочная улыбка украсит лица привратников. Немировский на собственной шкуре испытал справедливость этого изречения: мало сказать, что он не нашел Фанг Че; он нашел кое-что другое – едва присыпанный землей, под ивой, труп мага.
– Перспектива, уважаемый мой Пароди, – вмешался Монтенегро, – перспектива – вот ахиллесова пята даже самых знаменитых восточных палитр. Я же играючи, между двумя затяжками, добавлю в ваш воображаемый альбом искусное raccourci[116] этой сцены. Итак, августейший поцелуй смерти оставил на плече Тай Аня свою красную печать: след холодного оружия шириной сантиметров в десять. Злодейская сталь исчезла. Правда, на роль орудия убийства посмела претендовать погребальная лопата: вульгарнейший садовый инструмент, отброшенный – весьма предусмотрительно – на несколько метров в сторону от ивы. На грубом черенке лопаты полицейские (глухие к гениальным полетам мысли и упрямо поклоняющиеся богу мелочей) каким-то образом обнаружили отпечатки пальцев Немировского. Мудрец, человек интуиции, с презрением взирает на всю эту научную кухню; свою задачу он видит в том, чтобы возвести деталь за деталью прочную и изящную конструкцию. Но… нажмем на тормоза и отложим на будущее час, когда я придам форму моим догадкам.
– Уповая на то, что это будущее когда-нибудь наступит, – прервал его Чжоу Тунг, – я стану упорствовать в своем заблуждении и рискну продолжить столь несовершенное повествование. Итак, Тай Ань беспрепятственно проник в дом на улице Декана Фунеса, что не было замечено беспечными соседями, которые спали, уподобившись застывшим в строю томам классических сочинений. Можно, однако, догадаться, что проник он туда никак не раньше одиннадцати, ибо без четверти одиннадцать его видели в прославленном неиссякаемыми кладовыми магазине подержанной мебели на улице Маипу.
– Спешу присоединить свой голос, – подхватил Монтенегро. – Шепну вам по секрету, что острые на язычок жители нашего города не преминули на свой манер прокомментировать мимолетное появление в магазине экзотического персонажа. Но вот вам отчет о точном расположении фигур на шахматной доске: королева – я имею в виду мадам Цинь – около одиннадцати вечера мелькает в пестрой и суматошной толпе завсегдатаев «Дракона», именно там мы могли бы полюбоваться ее раскосыми глазами и нежнейшим профилем. С одиннадцати до двенадцати она принимает у себя клиента, который пожелал сохранить инкогнито. Le coeur a ses raisons…[117] Что касается переменчивого Фанг Че, то полиция утверждает, будто еще до того, как пробило одиннадцать, он поселился в знаменитых хоромах, или «покоях миллионеров», отеля «Нуэво Импарсиаль». Хотя об этом отвратительном логове, позорном пятне на карте наших предместий, ни вы, дорогой собрат, ни я не имеем ни малейшего представления. А пятнадцатого октября он сел на борт «Yellow Fish», чтобы отправиться навстречу чарующим тайнам Востока. Его арестовали в Монтевидео, и теперь он прозябает на улице Морено, находясь в полном распоряжении властей. А Тай Ань? – спросят скептики. Глухой к суетному любопытству полицейских, накрепко заколоченный в самый заурядный ярко окрашенный гроб, он плыл себе в надежном трюме «Yellow Fish», и целью этого посмертного плавания был тысячелетний чопорный Китай.
II
Четыре месяца спустя в камеру номер 273 к Исидро Пароди явился с визитом Фанг Че. Это был высокий апатичный мужчина с лицом круглым, невыразительным и оттого, пожалуй, слегка загадочным. На нем были черная соломенная шляпа и белый плащ.
– Вот и вы наконец пожаловали,[118] – сказал ему Пароди. – И если вы не против, я поведаю вам то, что знаю и чего не знаю о событиях на улице Декана Фунеса. Ваш земляк доктор Чжоу Тунг, которого теперь здесь нет, рассказал нам длинную и запутанную историю, из которой я уяснил себе, что в одна тысяча девятьсот двадцать втором году какой-то нечестивец похитил реликвию из чудотворного идола, которому вы там, в своей земле, поклоняетесь. Жрецы, узнав о том, переполошились и спешно направили посланца, чтобы он наказал виновного и возвратил реликвию. Доктор сказал, что Тай Ань, по его собственному признанию, и был тем самым посланцем. Но я держусь фактов, как сказал бы Мерлин. Посланец Тай Ань менял имена и жилища, узнавал из газет название каждого корабля, прибывавшего в нашу столицу, и следил за каждым сходившим на берег китайцем. Так беспокойно может вести себя тот, кто что-то ищет, а может – и тот, кто сам скрывается. Вы первым прибыли в Буэнос-Айрес; и только потом – Тай Ань. Всякий решил бы, что похититель – вы, а он – преследователь. Однако доктор обмолвился, что Тай Ань на целый год задержался в Уругвае, возмечтав наладить там торговлю облатками. Так что, как видите, первым в Америку прибыл Тай Ань.
Вот так-то. А теперь расскажу вам, к чему я пришел, пораскинув мозгами. Ежели я не прав, вы мне тотчас скажете: «Ты, друг, попал пальцем в небо» – и укажете на оплошность. Но готов хоть на что спорить, похититель – Тай Ань, а вы – посланец, в противном случае выходит чепуха какая-то.
Какое-то время Тай Аню удавалось водить вас за нос, друг мой. Недаром он без конца менял имена и жилища. Потом ему это надоело. Он придумал план, который был разумным как раз в силу своей рискованности, и ему достало отваги и решительности, чтобы этот план осуществить. А начал он с того, что
