сказал он. — Наше бра переносное, нужен только гвоздь в стене — ну, скажи, при чем здесь электрик?» «По-моему, нам нужен слесарь», — заявила бабушка.
Тут вмешался я. «Да, — сказал. — Нам, нужен слесарь-водопроводчик. Он починит кран в ванной». Уже недели три в ванну день и ночь текла тонкой струйкой вода. «Почему водопроводчик?» — удивился папа, но меня поддержала мама: «Потому что слесарь в домоуправлении чинит только краны».
«Это верно, — согласился папа. — Он плюнет мне в лицо, когда узнает, что я вызвал его вбить гвоздь».
И положил трубку.
Весной зашел спор о том, где проводить отпуск. Папа сказал: «На юг я не поеду. От этой жары я чувствую себя неполноценным кретином». Мама ответила: «И очень хорошо. От своего театра ты иногда выглядишь кретином полноценным».
Папа закричал: «Я сказал, что чувствую себя н е-полноценным, кретином! Запятая была, запятая! Надо слушать интонацию!» — Хотя запятой с первый раз не было, папа ее теперь вставил.
В конце концов он заявил, что ни в какой отпуск вообще не поедет. И когда мама спросила: «Будешь дома слоняться из угла в угол?» — ответил: «Зачем слоняться? Дел много. Найду наконец время вызвать мастера и вбить проклятый гвоздь».
В начале прошлого сезона в наш город приехал на гастроли известный московский актер Корженов. Он и папа вместе сыграли в «Эзопе»: папа играл Эзопа, а Корженов — философа Ксанфа. Им много аплодировали, после спектакля преподнесли обоим цветы, а Корженов, выступив перед зрителями, сказал, что получил огромное удовольствие от игры с таким замечательным партнером., как Савинов.
Домой папа вернулся возбужденный и радостно сказал маме: «Ты знаешь, что он говорит? Он говорит, что есть такие специальные стальные гвозди, которые вбиваются в бетон и не гнутся. Их можно забивать обыкновенным молотком. Он обещал прислать мне дюжину таких гвоздей!»
Мы ждали всю зиму и весну, а он не прислал. По этому поводу тоже вышел спор. Бабушка сказала: «Непорядочно. Один древний перс говорил: «Дал слово — держи его». «Это я тебе сказал», — возразил папа. «Разве? — удивилась мама. — По-моему, так называется одна из статей Кирилла Васильевича».
Бра до сих пор лежит в ванной. И пролежит еще сто лет. У нас в семье никто не способен взять дрель и просверлить в стене дыру. В том числе и я. Неспособность к технике — у нас наследственный признак. И хотя паять я научился довольно сносно, никакой радиотехник из меня не получится. Никаких иллюзий на этот счет строить не надо.
Я не люблю ни книг по этой специальности, ни самой работы, ни разговоров о ней. Я прихожу домой, и бабушка просит: «Расскажи, что у вас сегодня на заводе было?» Я напрягаю память, но ничего интересного вспомнить не могу.
На днях один из ребят рассказывал остальным, как он однажды по ошибке вместо лампы шесть эн два пэ воткнул в схему шесть жэ один жэ, и как потом подключил эту схему к осциллографу, и как
у него глаза полезли на лоб, когда он увидел, какую кривую пишет экран…
Как хохотали над его ошибкой! А когда он сказал, что сначала решил, что у него пробит дроссель, то все чуть не повалились на пол, кричали: «Так если б дроссель, у тебя б верхушки синусоиды срезало!», — а потом один предложил, корчась от смеха: «Ты б еще конденсатор параллельно к лампе подсоединил!»— Тут уж все завизжали от восторга, представляя, что тогда было бы.
Вот такой у них юмор. Свой. И я его совсем не понимаю. Чтобы его понимать, нужно изучить тысячи формул и схем. Я смотрел, как они смеются, и думал: сколько скучнейших книг надо прочитать, чтоб иметь возможность так веселиться!
С каждым днем я все больше задумываюсь над тем, кем же мне суждено стать. Ну, хорошо, говорю я себе, тебе не понравилось работать в Доме культуры, это не для тебя, и в типографии корректором тоже оказалось не для тебя, но вот уже третья работа, и тебе опять скучно. Но, может быть, тебе везде будет скучно — так что же, всю жизнь ты и будешь прыгать с места на место? Ведь есть, наверное, люди, которым не очень нравится их работа, но они все же работают, и не день, не два, а годы, десятилетия, до самой пенсии, и ничего с ними не случается, они даже бывают иногда довольно веселыми, особенно после работы…
Одного такого я знаю. Он живет в нашем доме, и летом я каждый день вижу его во дворе, где он за столиком в своей компании играет в домино. Ему за пятьдесят, и каждый раз, выходя вечером в майке из своей квартиры и направляясь к столику, он кричит своим друзьям, которых не видел со вчерашнего вечера: «Осталась тыща пятьсот семь-десять восемь дней». И друзья встречают его слова радостным хохотом — опять юмор, который мне недоступен, хотя в этом случае я хорошо знаю, о чем идет речь. Этот мужчина считает дни до пенсии. Их еще очень много, но он держит все в уме, каждый день вычитает по маленькой единице и объявляет друзьям. С каждым днем ему все радостнее жить, он не любит свою работу, зато у него есть ожидание счастливого будущего, которого, кстати, нет у тех, кто свою работу любит.
Так вот, я иногда говорю себе: может быть, стоит сидеть и проверять конденсаторы? А вечером сообщать бабушке: «Осталось еще пятнадцать тысяч дней!». Или сколько там. Надо подсчитать.
Конечно, можно было бы тешить себя приятной мыслью: мол, и у тебя есть талант, не меньший, чем у ребят из цеха, только он еще не проявился, ты подожди немного, глядишь, и проявится… Но прав был редактор газеты, когда говорил мне, что талант, если он есть, обязательно подпирает. Талант свербит.
Я серая, заурядная личность — пора сказать себе это прямо и примириться. И жить спокойно среди людей. Таких большинство, вместе нам будет довольно весело. Никто еще не умирал оттого, что он заурядный.
Иногда едешь в троллейбусе и видишь какого-нибудь мужчину с женой. И такое у него неприметное и равнодушное лицо, такое затертое и безразличное, что удивляешься и думаешь о жене: «Как она отличает его от остальных?».
Лет через тридцать какой-нибудь парень подумает так и обо мне. Нужно быть готовым к этому, не строить напрасных иллюзий.
Или: есть люди, с которыми поздороваешься один раз, а потом встретишь опять — и снова поздороваешься. Потому что уже забыл, что виделся с ними. И в третий раз увидишь — опять поздороваешься.
Вероятно, и я стану одним из тех людей, с которыми здороваются по три раза в день. Скорее всего.
Уже осень, но иногда выпадают совсем теплые дни. В прошедшее воскресенье было почти жарко. Я залез на крышу дома и лежал там в одних трусах — загорал. Смотрел в небо и вдруг увидел маленькую полупрозрачную точку. Сначала я подумал, что это пылинка, но она была всюду, куда я ни смотрел, и не исчезала, сколько я ни моргал. И тогда я понял, что она внутри моего глаза и что я буду ее видеть всю жизнь.
Теперь я всегда узнаю себя. Посмотрю в небо — если есть точка, значит, это я. Если же нет — значит, смотрит кто-то другой.
8
Произошла крупная неприятность. Началась она неприятностью для всех, потом только для меня и Игрека, а кончилась для меня одного. В последнее время всегда так — по другим неприятности проезжаются, а на мне останавливаются. Таким невезучим я стал.
Началось с того, что цех получил важный заказ. Важный, хотя и простой: отобрать шестьсот конденсаторов с емкостью ровно в двести микрофарад. Номинальная емкость у всех двести, то есть на каждом конденсаторе стоит эта цифра «200». Но фактически она всегда чуть больше или меньше — двести десять, двести двадцать или сто девяносто, сто девяносто пять. А конденсаторы с емкостью ровно в двести встречаются очень редко, и мне одному эти шестьсот штук пришлось бы отбирать года полтора. Поэтому Игрек объявил: за проверку конденсаторов сядут все, весь цех. Ребята были недовольны, кричали: у нас высшие разряды, что за работу нам дают! Но Игрек сказал: ничего не поделаешь, заказ министерства, срочный, очень ответственный, оплачивать будут по особому тарифу Одни ребята потом говорили, что
