что поручит он это дело только Акеле, а потому решил еще и ликвидировать ставшего ненужным исполнителя. Прекрасная Василина собиралась шантажировать моего отца, обещая предать огласке тот факт, что из банка пропали ценности, но, видимо, ждала разрешения подельника. Теперь не дождется... Слишком быстро начали развиваться события, у Реваза просто сдали нервы, и машина моего мужа взлетела на воздух. Сашке повезло – он не успел сесть внутрь, слишком рано исполнитель нажал на кнопку. Реваз подстраховался, так как знал, что я рано или поздно откажусь ему повиноваться. И он придумал такой адский план – чтобы Акела погиб если не от моей руки, так на моих глазах. Все рассчитал – и то, что я сразу после разговора с ним рвану в банк, и даже то, что в экстремальной ситуации сяду на мотоцикл. Даже скорость, видимо, прикинул. Интересно, что было бы, успей я рассказать мужу обо всем?
После суматохи с перевозкой Саши домой я прилегла рядом с ним на раскладушку в зашторенной комнате и закрыла глаза. Очень уж я перенапряглась за эти два дня, казалось, что каждая мышца натянута до предела, каждый нерв – вот-вот лопнет. Я даже ощущала, как все это вибрирует.
– Что с тобой, малышка? – хрипло спросил Акела, дотрагиваясь до меня здоровой рукой.
– Я устала...
Мне так хотелось обнять его, но я боялась причинить боль обожженному телу, а потому даже дышать рядом старалась пореже. Еще учась в институте, я слышала от преподавателей по хирургии, что люди с таким процентом ожога испытывают боли даже при движении воздуха – именно потому перед транспортировкой заведующий распорядился вколоть наркотики. Что мне делать, если эти боли станут постоянными? Как я смогу облегчить их? В голову лезла всякая чушь. Не так давно в городе случилась жуткая история с медсестрой той же больницы, где лежал Саша. Ее муж пострадал от взрыва баллона с газом, сильные ожоги вызывали дикие боли, мужчина кричал днями и ночами, а того количества наркотиков, что отпускали по рецепту, не хватало даже на полдня. Девчонка сперва научилась обманывать врачей в стационаре, вводя больным вместо промедола физраствор, а шприц с наркотиком выносила в кармане, но и этого было недостаточно – даже в реанимации назначения промедола не так часты. Кроме того, все-таки нужно обладать определенной ловкостью рук, чтобы провернуть такое – наркотик набирается в шприц и вводится в присутствии врача, ампула сдается под кучу росписей. Как уж там она ухитрялась подменить шприц, не знаю, но риск был. Состояние мужа все ухудшалось, и в конце концов она не выдержала и во время дежурства выкрала ключи от сейфа, где хранились наркотики. Да, это была отчасти и вина ответственного врача – ну, как можно выпустить из рук ключи от сейфа? Но факт остался фактом – ее задержали и осудили, а муж, еще когда шло следствие, не вынес болей и удавился на простыне. Вот такая жуть... Меня потом долго преследовала картина – обожженный умирающий от боли человек наматывает себе на шею простыню. Нет, мой Сашка – сильный, он справится. Я произносила это как молитву, как заклинание, надеясь, что там, наверху, меня услышат и хоть как-то облегчат страдания моего любимого.
Неожиданно позвонил Маросейкин и попросил разрешения подъехать. Я с удивлением согласилась – что это ему нужно на ночь глядя? Полковник прикатил на своем автомобиле и привез какой-то конверт.
– Я подумал, что вам будет интересно вот это, – конверт он протянул мне. – Там, конечно, ксерокопии, оригинал я взять не мог, как вы понимаете.
– А что это? – с любопытством крутя конверт, спросила я.
– Это записки Реваза Кабоблишвили. Почитайте на досуге, Саша, только сперва... – он замялся. – Нужно что-то успокоительное, очень уж информация... хм...
– Ничего, справлюсь, – самоуверенно заявила я и поблагодарила полковника, предложив зайти и выпить чаю, но он отказался.
– Домой тороплюсь, я и так сегодня припозднился.
Я знала от отца, что жена полковника ждет ребенка, и Маросейкин трясется над ней, что вполне объяснимо: в тридцать девять лет носить первенца – дело такое...
Маросейкин отбыл, а я, проверив, спит ли Саша, уселась в кресло возле окна, поставила на подоконник пепельницу и спиртовку с туркой и погрузилась в чтение ксерокопий. Через десять минут я убедилась, что полковник был прав насчет успокоительного...
«Почему в жизни нет справедливости? Почему кому-то все, а кому-то ничего, даже элементарного – родительской любви? Я его кровь, единственный сын, а вынужден приезжать в дом крадучись, когда эта его кадушка-жена куда-то убралась! Почему дядя Фима дает Сашке все, несмотря ни на какие обстоятельства? Ее любят, окружают заботой – до сих пор, хотя она уже замужем. Ненавижу счастливчиков».
«Как труслив и слаб пьющий. Не зря говорят – алкоголь лишает разума и осторожности. Сыграй на слабости – и верти человеком как хочешь. Я умею ждать. Для меня дело чести наказать эту семейку за все, что они сделали. Если бы не они... Ничего. Справедливость восторжествует – даже если мне придется залить кровью город».
«Как же она стала хороша... И как могла выйти замуж за этого урода? Неужели ей не бывает страшно или противно? Он же калека! Старик... Она предпочла его – мне! А ведь я так люблю ее, она прекрасно это знает. Я люблю ее с детства, с того дня, как увидел. Ничего, я еще получу ее. Потому что так будет справедливо».
«Я и не подозревал, что все так обернется. Этот Акела обыграл меня. Подвел под пулю Славку – надо же! Но исполнитель-то мой каков лох... Повестись на телку! Это же надо – на проститутке спалиться! Талант... Ничего, все еще впереди».
«Ха-ха, Сема-Саймон!!! Интересно, если дядя Фима узнает – что будет? Он его сразу убьет или выкинет нечто, чтобы подыхал подольше? Тьфу, мразь. Ничего, зато это моя карманная мразь, которая сделает все, что я захочу».
«Ох, мерзотный же тип этот Семин любовник. Убить бы его, да пачкаться не хочется. А Семочка-то оказался крепче, чем я думал. Славка не ломался, сразу согласился. А этот, хоть и петушня, а все честь по чести – не могу, мол, на отца родного. Ничего, сможешь – если захочешь своего любовничка увидеть».
«Это же надо... Вместо заветного «да, я согласна» я получил от любимой женщины пулю в ногу. Как я мог упустить, что они так близки с Семеном! И как мог не вспомнить, что она хорошо стреляет. Разрядница как-никак, дядя Фима еще когда хвалился перед отцом – мол, Сашка моя в тире самое малое девяносто из ста выбивает. Ну, это я сегодня в полной мере ощутил – два трупа сам лично выволок. И пуля в ноге. Молодец, девочка, ничего не скажешь».
«Я никогда не верил в существование понятий «любовь—ненависть». Это когда любишь до остановки сердца и точно так же ненавидишь. Оказывается, я был не прав – так бывает. Меня разрывает пополам. Хочется владеть ею – и убить. Наверное, высшим счастьем для меня было бы видеть, как она умирает. Смотреть на агонию и задыхаться от любви и сострадания. Но тогда почему я сейчас испытываю только боль, зная, что она на грани жизни и смерти? Почему меня тянет туда, к больнице? Я послал туда своих людей – и был рад, что они не смогли убить ее. Как же это странно – одной рукой указывать направление убийцам, а другой набирать номер ментов. Так тяжело стало жить».
«Ну вот – наказал бог кадушку. Сердце слабое оказалось, гляди-ка. А если бы не она – отец меня любил бы, признал бы. Кладбище – отличное место для сведения счетов. И Саймон никуда не делся, помог, отвлек водителей. Да только вот товар оказался порченый – рвануло раньше времени. Что-то много осечек стало».
«Если я когда-нибудь сойду с ума, то только Саша будет виновата. Я никому еще не желал смерти так сильно, как ей, и никого так сильно не любил. Никакие женщины меня не привлекают, как бы я ни старался приблизить их облик к ее облику. Я избегаю высоких блондинок, подсознательно останавливая взгляд на миниатюрных брюнетках и шатенках, а кудри делают их еще более привлекательными в моих глазах. Даже то, что сейчас она стрижется почти наголо, делает эту женщину только желаннее. Как я ненавижу ее мужа... Смешно – я сделал мишень из его фотографии и каждый день расстреливаю это лицо. Каждый день я убиваю его образ, но никак не могу решиться убить его самого. Я трус? Нет! Я не могу причинить ей боль... И я хочу этой ее боли, как ничего не хотел прежде. Я хочу, чтобы у нее не осталось выбора – только я. И тогда...»
Я отвлеклась от чтения и закурила очередную сигарету, с опаской
